Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)
Шрифт:
– Чего бы ты не позволила, Панча?
– Ну и дурной же у тебя нрав, Лукас Лукатеро! Все так же наговариваешь на людей направо и налево. Но раз уж ты меня узнал, я хочу взять слово и сообщить тебе, зачем мы пришли.
– Точно не хотите воды? – снова спросил я.
– Нет, тебе не стоит утруждаться. Впрочем, если ты так упрашиваешь, не станем тебя обижать.
Я принес кувшин миртовой воды, и они выпили ее. Потом принес еще один, и они снова выпили все до дна. Тогда я притащил здоровый кувшин с водой из реки. Они поставили его рядом, нетронутым – «на потом». Мол, им непременно
Десять женщин, одна к другой, в черных одеждах, все в пыли. Дочь Понсиано, дочь Эмилиано, дочь Кресенсиано. Дочь Торибио-трактирщика, дочь Анастасио-цирюльника.
Чертовы старухи! И хоть одна бы помоложе! Так нет, всем давно за пятьдесят. Все увядшие, будто сухие, скукожившиеся листья дурмана. Не из кого и выбрать.
– И чего вы тут ищете?
– Мы пришли увидеть тебя.
– Вот и увидели. Я в порядке. Обо мне не беспокойтесь.
– Как далеко ты забрался! Какое потаенное место… И никто не знает ни где, ни как ты живешь. Пришлось потрудиться, чтобы найти тебя. Пришлось долго расспрашивать.
– Я ни от кого не прячусь. Мне нравится жить здесь, подальше от людской суеты. Но что за дело привело вас ко мне, если можно узнать? – спросил я.
– Да все то же… Только, пожалуйста, не утруждайся, ты не обязан нас кормить. Мы уже поели у Торкаситы. Нас всех там покормили. Так что слушай внимательно. Садись вот тут, напротив, чтобы мы тебя видели, а ты нас слышал.
Я не мог спокойно сидеть на месте. Захотелось снова выйти во двор. Я слышал кудахтанье кур и думал сходить собрать яйца, пока их не сожрали кролики.
– Схожу за яйцами, – сказал я.
– Мы и правда сыты. Не беспокойся о нас.
– У меня там два кролика гуляют, все время жрут яйца. Я сейчас.
И я вышел во двор.
Я думал не возвращаться. Уйти в горы через черный ход и оставить торчать там это сборище дряхлых старух.
Мимоходом я взглянул на груду камней, сваленную в углу, и мне показалось, что она очень похожа на могилу. Тогда я решил, что эту груду надо разобрать, и принялся разбрасывать камни во все стороны, так что по всему скотному двору на земле оставались вмятины. Круглые камни с реки были небольшие, вроде гальки, бросать их было нетрудно. Старухи, черт бы их побрал! Заставили потрудиться. Не знаю, зачем они приперлись.
В конце концов пришлось оставить это дело и вернуться.
Я вручил им яйца.
– Ну как, убил кроликов? Мы видели, как ты закидывал их камнями. Яйца мы сохраним на потом. Тебе не стоило утруждаться из-за нас.
– Там, на груди, у вас из них вылупятся цыплята. Лучше выложите наружу.
– Ах, ты все тот же, Лукас Лукатеро! Все такой же остряк. Не так уж мы и горячи.
– Об этом ничего не знаю. Но здесь и снаружи очень жарко.
Я хотел отвлечь их. Уйти от разговора, пока не найдется способ выдворить их из дома, да так, чтобы дорогу сюда забыли. Но мне ничего не приходило в голову.
Я знал, что они начали искать меня еще в январе, почти сразу после того, как исчез Анаклето Моронес. Нашлось кому рассказать мне о том, что старухи из Сестричества Амулы ищут меня. Кроме них Анаклето Моронес никому и даром не был нужен.
И вот они
Я мог бы и дальше забалтывать и развлекать их, пока не стемнеет. Тут уж им придется убраться. Остаться у меня на ночь они не осмелятся.
Это точно. Потому что, вообще говоря, в какой-то момент речь об этом заходила: когда дочь Понсиано сказала, что они хотят поскорее закончить с делом, чтобы не возвращаться в Амулу слишком поздно. Я сказал, что об этом можно не беспокоиться: что пусть на полу, но всем найдется, где переночевать. Что места и циновок в доме вдоволь. Они отвечали хором, что это уж ни за что на свете: что скажут люди, когда узнают, что они провели ночь у меня дома со мной же внутри? Это уж ни за что на свете.
Так что нужно было просто заболтать их, пока не наступит ночь, и выбить у них из головы эту мысль, которая никак не давала им покоя.
Я спросил у одной:
– Как поживает твой муж?
– У меня нет мужа, Лукас. Разве ты не помнишь, как я гуляла с тобой? Ждала тебя, ждала, да так и осталась ждать. Только потом узнала, что ты, оказывается, женился. А меня в ту пору уже никто не хотел.
– А я тут при чем? У меня было много разных дел, из-за которых я был сильно занят. Но время еще есть.
– Так ведь ты женат, Лукас. И не на ком-нибудь, а на самой дочери Святого Младенца. Зачем ты опять смущаешь мое спокойствие? Я уж почти забыла о тебе.
– А я – нет. Как, говоришь, тебя звали?
– Ньевес. Меня и сейчас зовут Ньевес. Ньевес Гарсия. И не заставляй меня плакать, Лукас Лукатеро. Я вся дрожу от одного воспоминания о твоих медоточивых обещаниях.
– Ньевес… Ньевес. Как же я забуду тебя? Ведь ты из тех, что не забываются никогда… Какой ты была нежной. Я помню. Я будто и сейчас сжимаю тебя в своих объятиях. Нежная. Мягкая. Платье, в котором ты гуляла со мной, пахло камфорой. И как крепко ты прижималась ко мне. Ты прижималась так сильно, что, казалось, хотела проникнуть мне в самые кости. Я помню.
– Замолчи, Лукас. Я вчера исповедовалась, а ты снова будишь во мне дурные мысли, вводишь в грех.
– Я помню, как целовал тебя под коленками. А ты говорила: только не там, потому что тебе щекотно. У тебя до сих пор ямочки под коленками?
– Лучше замолчи, Лукас Лукатеро. Бог не простит тебе того, как ты поступил со мной. Ты дорого за это заплатишь.
– Разве я сделал тебе что-то плохое? Неужто я плохо с тобой обошелся?
– Мне пришлось избавиться от него. И не заставляй меня говорить об этом здесь, при всех. Но только чтобы ты знал: мне пришлось избавиться от него. Он был похож на кусок вяленого мяса. Но с чего мне было его любить, если отец у него – наглый бесстыдник?
– Так вот оно что… А я и не знал. Не хотите еще миртовой воды? Сделаю мигом. Подождите немного.
Я снова вышел во двор – нарезать ягод с мирта, и постарался задержаться там подольше, пока эта женщина не придет в себя.
Когда я вернулся, она уже ушла.
– Ушла?
– Да, ушла. Ты довел ее до слез.
– Я ведь только хотел поговорить, чтобы занять время. Заметили, как давно здесь не было дождя? Там, в Амуле, должно быть, недавно прошел дождь?
– Да, позавчера был ливень.