Пехота
Шрифт:
Худой и резкий командир второго батальона семьдесят второй бригады сидит на шатающемся стулике во главе стола и говорит. Говорит он недолго, в основном рассказывает про результаты проверки из штаба сектора. Я старательно запоминаю понравившиеся выражения, а мой комроты уже, кажись, потерял связь с реальностью и просто старается не заснуть прямо здесь, на единственном рыжем стуле со спинкой. Только мы с ним сидим в броне, прикомандированная целая мотопехотная рота в особі двох мобилизованных недоликов: единственного офицера в роте и его зама, посаду которого не понимает никто, да и он сам тоже. Слава Богу, что хоть курить можно — в армии-на-боевых курить можно везде и всегда. На ВОПе нас ждут двадцать четыре человека, и это самый полнокровный ВОП
Наконец облезлая белая дверь, видевшая не одну сотню разномастных берцев, распахивается от вялого пинка талана-«рыжика», и в комнату вваливается начальник батальонной разведки, по совместительству командир разведвзвода. В боевых частях оно так заведено: один человек занимает две (а иногда и три) посады, бо людей чертовски не хватает, а при мысли, что уйдут пятая и шестая волны мобилизованных, комбат меняется в лице, и из его речи исчезают даже предлоги с союзами, а любое предложение он начинает словом «срака!». Начальник разведки со скучным лицом плюхается на диван, бормочет под нос «за вашим наказом» и прикрывает глаза. Он тоже не спал ночь, он работал вместе со своими, и то, что он наработал, сейчас и будет толчком к принятию всех военных решений за этим шатким столом в продуваемой весной хате на окраине Новотроицкого Донецкой области — самой северной точки сектора «М», или, если «по-новому», — ОТУ «Мариуполь».
Кашляет командир танкового батальона, и даже такому недовоенному сержанту, как я, становится понятно, что танчики не зря на этой нараде, что затевается цикавое, и я трясу головой, стараясь отогнать дурную дрему, толкаю ногой коммандера, наваливаюсь грудью на стол и начинаю внимательно слушать.
Комабат вытрясывает из пачки желтого Мальборо предпоследнюю сиграету, долго ищет зажигалку, находит, вкусно закуривает и кладет обе ладони на стол.
— Так, пиздец, тихо. Увага. Давайте, слушайте. У кого есть планшеты АрмииСОС, доставайте и запоминайте. Разведка, не спать! П…сы ночью развалили хату тут, в селе. Нахера — непонятно.
— Шо тут непонятного, — вклинивается молчащий до этого начштаба, высокий чернявый дядька, много молчащий и редко повышающий голос, — КСП накрыть хотели.
— Хотели бы — накрыли, — неожиданно спокойно отвечает комбат. — Заебать они хотели.
— И? — вопрошает начштаба и начинает качаться на стуле.
— И заебали, — отвечает комбат и вдруг так заразительно улыбается, что поневоле лыбиться начинают все. — Поэтому делать мы будем так…
… Через полчаса тот же прохладный ветер гуляет по облезлой кабине покоцанного волонтерского джипа с наклейкой Народного Тыла и двумя странными людьми, одетыми в одинаковые горки и совершенно по-разному смотрящими на мир, войну и все, что лежит между этими затертыми словами. Из колонок, подключенных к китайскому смартфону пытливыми мобилизованными руками, звучит Тарабарова, вокруг — поле, пыльная грунтовка, машина почти плывет в одуряющих клубах пылюки, ооох, как долго мы ждали потепления, дождались и теперь не совсем понимаем — зачем.
— Всеми наличными. Всеми наличными… — явно далеко ушедший мыслями коммандер повторяет эти два слова уже минут пять, и на лице его…
Знаешь, я вот сейчас должен был написать что-то типа «блуждает мечтательная улыбка», или там «отражается сосредоточенная работа мысли», но у меня так красиво не получится, потому что я вижу глаза. Глаза военного на войне живут както отдельно от тела, от мозга, ну и всего того, что обычно идет в комплекте с молодым мужиком, которому выпало жить во время войны. Глаза постоянно движутся. Охватывают горизонт слева, насыпь трассы Донецк — Мариуполь, выходящей к кпвв, перебегают направо, к амонскладам, самой ближней к нам позиции сепаров, тут же взгляд контролирует ветки деревьев, растущих под нашим
— Две «дашки», два СПГ и — усе, — говорю я и поворачиваю голову.
— Две «дашки». И один СПГ. И договорились, — режет на корню мои мечты про великий бой коммандер и лезет в карман горки за сигаретами. Это надолго, у моего коммандера прогрессирует черта: он, по-прежнему, умудряется забывать все, что впрямую не касается боездатности и выживаемости пидроздила. Забыть телефон где попало, папку с бесконечными документами, шмотки, бумажник, ключи от машины, забыть поесть (это для меня вообще невероятно), сунуть в какой-то из бесчисленных карманов формы сигареты и теперь мучительно их искать — это нормально. Хотя, если я разбужу его ночью и спрошу, сколько осталось мдзшек на дашку на Альфе, или где нычка с ОГ-9, или какого года ракеты 9М113 мы стараемся не юзать… понимаешь, он все это помнит. Он помнит бчс наизусть, запас топлива в бочках, количество бензопил и сколько мы должны Диме Алмазу вернуть коробов под ДШКМ… Но потерять за два дня пять зажигалок — это норма.
Дурной пример заразителен — я тоже начинаю искать сигареты, одной рукой шаря в нагрудном кармане, тяжелый джип виляет перед деревом, коммандер шипит: он знает мои таланты вождения и не на шутку беспокоится за свою ненаглядную жизнь. Щелчки зажигалок, первый неглубокий вдох, выезд на гравийную дорогу возле посадки — и неспешная наша беседа течет, как краник на цвшке.
Нет, раньше, полгода назад, мы бы все живо обсуждали, стараясь не упустить мелочей, все-таки бойовий наказ, хоть и устный, надо ничего не забыть, подготовиться… Сейчас мы курим и перебрасываемся какими-то фразочками. Он знает, что надо делать ему, я знаю (ну или думаю, что знаю), что надо делать мне, в конце концов, все упрется в экономию бк и сепарскую ответку.
— Николаич, — тяну я, — чуеш. А ну, скажи мени, як командир підлеглому недолІку. Ответка — це шо?
— Ответка, о мой мобилизованный друг, как говорит нам Статут Збройных Сил — это совокупность действий підроздила зэсэу по накидыванию по сепарам с усієї наявної зброї после того, как они накидали по нам. ПонЯл? — коммандер явно копирует комбата уже нашего батальона.
— ПонЯл. А как скоро тре накидывать?
— Не поняв, повтор, повтор.
— Ну, я хочу сказать… Ну вот, если по нам сепары насыпали, то как скоро мы должны «відкрити вогонь у відповідь штатними черговими засобами», чтобы это считалось ответкой, а не актом немотивированной агрессии по отношению к окружающему ландшафту?
— Аааа, тю, — коммандер щелчком отправляет окурок в плодючи донбаськи степы и устраивается поудобнее. — Статутом не визначено.
— Воооот, — удовлетворенно киваю я и опять ищу сигарету.
Под разговор почему-то постоянно хочется курить.
— То есть, ежели негодяи выстрелили по моей любимой пехоте «зі злочинними намірами», например, вчера, а мы поднакидали сегодня — то это как бы тоже ответка?
— Эээээ, так, стопэ, ваенный, — коммандер начинает чувствовать подвох. — Не все так просто, потому что, ну, чисто теоретически…. Стоять, фазан, фазан!
Перед моим лицом оказывается молниеносно выхваченный из дорогущей алайновской кобуры винтажный пээм, за которым виднеется хищный взгляд прирожденного охотника.
Я, как всегда, занимаю позицию охраны обиженых — и тяжелый джип проносится мимо тощей весенней птицы, копающейся у дороги.
— Маааартииииин… — излишне сладкоречиво начинает Николаич.
— Них.я, — быстро отвечаю я и прибавляю еще скорости, — мы за мир и все такое. Экология опять же. И вообще, ты заебал постоянно у меня перед лицом стрелять. Я так заикаться начну. Будет эта, как ее… травма. Так, отримана під час несення служби у АнтиТерористичній Операції, — я цитирую керівні документи, и это всегда срабатывает. — И вообще. Они по весне тощие, пожалей особовый склад. Не тебе ж общипывать.