Пекло. Катастрофа
Шрифт:
– Хватит дымить как паровоз. Что будем делать?
Первые слова зама, сказанные им с особой остервенелостью, Жаров проигнорировал, пропуская их мимо ушей. А вот вопрос… Этот вопрос он и сам задавал себе уже много раз, но так и не решался дать на него ответ. Огромная ответственность чудовищным грузом ложилась на уже немолодые плечи ученого. Его первоочередное решение в эту секунду может погубить не одну сотню жизней, а может быть, и спасет миллионы.
– Выскажи сначала ты свое мнение, – спокойно и бесстрастно, словно он уже сделал выбор и знает правильное решение, Виктор Степанович обратился к заместителю.
Без особых раздумий, тот бегло затараторил, иногда
– Я не верю! Шанс – один на сто тысяч. Почему именно в этот момент должен произойти выброс? Ведь для э-т-т-того сотни факторов должны сойтись вместе. В одной м-м-микроскопической точке пространства и времени. Н-не верю! Так не… бывает!
– Знаешь, Костя, больше всего это сейчас похоже на некую попытку засунуть голову поглубже в песок. Поверь мне, я первые десять минут думал и рассуждал точно так же, – уже полностью контролируя свои чувства и эмоции, с каменным лицом египетского сфинкса, сдержанно и невозмутимо заговорил Жаров. – Наше человеческое сознание, отчаянно и упорно, не желает верить даже в теоретическую вероятность кардинальных изменений в мироустройстве. Все идет привычно, ровненько, без серьезных сбоев – и тут бац… Жизнь, если она еще сохранится, в один страшный миг перевернется с ног на голову.
– Если сохранится? – встряхнул болезненным вопросом сам себя Василенко.
Его глаза, и без того довольно большие и круглые, сейчас превратились в две огромные, с туманным налетом светло-серого цвета, линзы телескопа. Главный вопрос, который буквально сорвался с губ Василенко, оказался настолько насыщен разными чувственными переживаниями, что небольшое помещение мгновенно наполнилось неощутимым ароматом этого странного букета. Пугающий страх за свою жизнь, злость на всех и вся, возмущение от факта, что это происходит именно с ним, досада по поводу отсутствия возможности хоть что-то изменить и общее недовольство ситуацией. Именно первобытный страх от опасности потерять жизнь, этот изначально врожденный инстинкт самосохранения, крикливо звучал громче всего, многократно перекрывая все остальное.
– К сожалению, такая вероятность существует, – с силой сдавливая пальцами виски, глухо и отрешенно произнес Жаров.
– Я чего-то не знаю? – совсем упавшим голосом спросил Василенко у стоящего перед ним начальника.
– Костя, все ты знаешь. Знаешь досконально точно и наверняка. Вот только поверить не можешь.
– Не могу, – нервно покусывая нижнюю губу, понуро помотал головой Василенко.
Невнятно бормоча и не обращая больше внимания на руководителя, он ткнул локти в колени и с видом умирающего лебедя обреченно уронил взлохмаченную голову в раскрытые кверху ладони.
Стараясь пока не обращать внимания на потерявшего самообладание товарища, Жаров выбил из пачки очередную сигарету и жадно закурил. С неподдельным удовольствием он во весь объем легких вдыхал отравленный дым. Жаров до фанатизма любил курить, а больше всего ему нравились сигареты с ментолом.
Сладковато-приторный вкус, специфичный аромат, а главное, сам процесс употребления табака. Достать эту ядовитую палочку, чуть размять двумя пальцами, не касаясь носом, обязательно понюхать и эффектно щелкнуть серебряной зажигалкой. Каждый раз именно так и никак иначе. Этот особый ритуал имел для него некую психологическую ценность и поэтому он оставался неизменным уже почти тридцать лет. В силу возраста, полученных знаний и умения рассуждать здраво, Жаров прекрасно понимал все негативное влияние столь пагубной привычки. Замечая внутри себя начинающую проявляться болезнетворную симптоматику,
"Какая все-таки гадость!", – самокритично подумал Жаров, тщательно разминая очередной окурок в пепельнице.
Противный, горьковатый привкус химии во рту от невероятного множества выкуренных натощак сигарет лишь подтвердил его мысли. Из этого случайно возникшего калейдоскопа достаточно безнадежных мыслей и воспоминаний его вернули в реальность странные звуки поблизости. Оглядываясь, Виктор Степанович внимательно, словно видит первый раз в жизни, посмотрел на сгорбившегося зама. Тот начал тихонько всхлипывать, а буквально через пару секунд и жалобно поскуливать.
– … мы все … умрем, все умрем, – лишь эти слова можно было отчетливо разобрать сквозь нагромождение неприятных для Жарова звуков.
– Поверил…
Ничего больше не говоря, руководитель лаборатории налил из стеклянного кувшина на столе полный бокал воды. Особо не церемонясь, он дернул наотмашь рукой и порывисто выплеснул содержимое точно в лицо Василенко. От неожиданности тот нелепо замахал руками перед собой, сдавленно закашлялся и вскочил на ноги.
– Виктор Степанович, что за глупая выходка?
Ответа не последовало. Полминуты тишины и напряженного взгляда глаза в глаза. Затем голос Василенко изменился, а тональность обрела более позитивный окрас.
– Спасибо, шеф, – честно, от души, поблагодарил он Жарова и напоследок, немного по-детски шмыгнул носом.
– Иди умойся и приведи себя в порядок. Начинаем работать, у нас полно дел…
Через пять минут Василенко вернулся в кабинет совершенно другим человеком. Нервозные проявления минутной слабости окончательно покинули молодого человека, а вместо них появились понимание и предельный самоконтроль.
– Ну вот, совсем другое дело, – одобрительно хмыкнул Жаров, нехотя отрывая глаза от многоступенчатой цветной диаграммы на мониторе. – Сейчас ты похож на того Константина Василенко, которого я брал к себе в лабораторию четыре года назад. А до этого здесь присутствовал совершенно незнакомый мне человек.
– Спасибо вам еще раз! Если бы не…
– Стоп! – предостерегающе поднимая руку, Виктор Степанович не совсем вежливо оборвал зама на полуслове. – Не продолжай, это уже лишнее. Все эмоции, чувства и переживания сейчас будут нам только мешать. Холодный разум и ничего лишнего.
– Согласен с вами. Что мне делать?
На лице молодого ученого, как на агитационном плакате времен Советского Союза, появилось явственно читаемое выражение решительности и желания быть полезным. Внутренний эгоизм скукожился до микроскопического размера и торопливо, иногда с опаской оглядываясь, спрятался в самом дальнем углу человеческой души. Вместо него на передовую этой невидимой глазу войны, изредка постукивая себя кулаком в грудь, вышла победоносная смелость. Подлинное стремление и готовность помочь читались так отчетливо, что Жаров невольно улыбнулся. Всего на одно мгновение, но этого вполне хватило для возврата симпатии к своему молодому коллеге.