Пелагея Стрепетова
Шрифт:
Она словно извиняется за прежние слезы, за нервные приступы горести, которые не умела сдержать. И тут же ищет приличное объяснение своему предыдущему письму. Она боится показаться навязчивой. Ей хочется подчеркнуть дистанцию.
«Я не ждала от вас письма и, вовсе не желая сделать упрек, написала пять строк, прося дать ответ, получили ли вы мое письмо. Как неприятно было бы, если бы оно попало в чужие руки».
Но выдержки хватает ненадолго. Кое-как справившись с вежливым и достойным объяснением, Стрепетова с берега, по краю которого она осторожно
«Но когда я вдруг получила ваше письмо, мне стало ужасно тяжело. Я сначала ничего не поняла, кроме казенного отчета и исполнения слова; прочитавши в другой раз, я почти обезумела от радости, что увижу вас. Лучшего ответа на мои вопросы я даже не могла думать, что получу, если это сбудется».
С обычной своей откровенностью, впрямую, без ложного стыда и деликатной недоговоренности она просит: «Напишите, в каких числах вы думаете быть в Москве или Нижнем… Если не будет денег и останется желание меня видеть, то прямо напишите. Посылаю вашу карточку из медальона, я не имею права ее носить, ни даже держать у себя, потому что вы мою мне возвратили, хотя были не вправе».
И даже в этом письме, смиренном и уговаривающем, она не может устоять перед потребностью высказать упрек, который кажется ей справедливым. Она пишет:
«Чем вы больше будете жить, вы больше будете отличать настоящие привязанности от минутных увлечений и, может, бог даст опомнитесь, но только об одном буду молить, чтобы это не поздно было!»
Но для нее «поздно» быть не может. Она слишком любит и слишком ждет. Проходит всего несколько дней, когда она, видимо, получив ответ на свой горячий призыв, пишет еще более открыто, уже совсем не стесняясь признаний.
«Когда я прочла строчку: „женщина подле меня одна“, у меня дрогнуло сердце… проклятая, зачем…» — с мукой восклицает юна и, отшвырнув от себя страшную мысль, все-таки настаивает:
«Я не могу жить без надежды, и она есть у меня; вы должны помнить, что я писала: если я увижусь с вами, это будет самый лучший ответ на мои вопросы, хотя после этого опять придется расстаться».
Она готова переступить и ревность, и гордость. В Писареве для нее сосредоточены все надежды, вся цель ее жизни. Она так и говорит ему:
«Цель письма та — что я хочу видеть вас. Получите мое письмо, то сейчас же телеграфируйте мне, когда выедете из Царицына, я хочу встретить вас в Рязани. Не забудьте, что на несколько дней мне надо съездить в Нижний».
Она так боится за встречу, которая вдруг может сорваться, что объясняет условия снова и снова. И опять оговаривает все возможные помехи и заранее их устраняет.
«В случае же, если вам нельзя будет почему-нибудь приехать сюда, ради бога позвольте мне приехать в какой-нибудь город видеть вас».
Она готова на любой маршрут, на любую точку свидания и просит об одном: «только конечно не в Астрахани». Все остальное ей кажется ничтожной преградой, которую можно преодолеть с легкостью. Она молит:
«Об деньгах не заботьтесь! Это будет такая награда за эти четыре месяца с лишком,
Это для нее самое главное. Лишь бы он захотел! Она полна веры в могучую силу своего чувства. И в то, что, хотя он неверен, он не может перечеркнуть в сердце глубокую и единственную связь между ними.
Свидание подтверждает ее догадку.
После пятидневной встречи в Москве Писарев пишет из Астрахани:
«Когда несколько месяцев назад я решил, что всякая близость между нами должна быть порвана, и когда вслед за этим решением последовало его выполнение, — я вдруг испугался моего собственного дела, я почувствовал себя до того одиноким, чуждым всему окружающему меня миру, что ужаснулся своему положению».
Теперь, когда неостывающая страсть Стрепетовой поколебала его решимость, он честно признается, что «пять дней прошли, как пять часов» и что в результате свидания у него «есть маленькая светлая точка».
Маленькая! То, что для Стрепетовой, как для Анны Карениной — ее Бологое, для Писарева всего лишь «маленькая светлая точка!»
Но она рада и ей. Она не заботится о том, чтобы любовь выражалась поровну: сколько он, столько она. Она не примеривается, а, как всегда, отдается чувству без всяких подсчетов. Обгоняя его письмо, она пишет накануне получения его ответа:
«Дорогой мой, пишу тебе второе письмо, потому что ты сам просил чаще писать. Но как странно, почему ты не пишешь? Почти две недели, как мы расстались, и ни строчки, верно мои дела(подчеркнуто ею. — Р. Б.)принимают дурной оборот… Но, рано ли, поздно ли, ты должен откликнуться!»
И Писарев действительно откликается. Сразу после того, как она отправляет тревожное напоминание. И, оказывается, недаром она тревожится. Недаром жалуется, что «все эти дни видела ужасные прежние сны и так беспокоюсь о тебе, что даже эти дни была больна». Ведь именно в эти дни, несмотря на «маленькую светлую точку», Писарев считает нужным повторить все осторожные доводы рассудка, напомнить, что самое правильное переждать, пока можно будет решить дальнейшее хладнокровно, что сейчас важнее всего прислушаться к тому, «что скажут разум и время» (подчеркнуто Писаревым. — Р. Б.).
Эту осторожность решения, эти назидательные советы ждать, эту спокойную рассудительность Стрепетова воспринимает как предательство. Она-то не может ни ждать, ни осматриваться, ни выбирать правильное решение. Для нее правильно то, что соответствует чувству. Мудрая оглядка и взвешивание звучат равнодушием. В письма Стрепетовой врывается смятение. Она испугана, и ей не удается скрыть испуг, как ни старается она проявить терпимость.
Тревога нарастает с каждым днем.
Она живет от письма до письма.