Пеленг 307
Шрифт:
Мы вошли в башню. Узенькая железная лестница; похожая на корабельный трап, маршами уходила вверх. Через каждые два пролета горели дежурные лампочки. Их света было мало, чтоб осветить всю эту громадину. Здесь не хотелось разговаривать, потому что даже малейший звук разрастался и медленно поднимался кверху.
Только однажды Валя, идущая впереди, из темноты сказала мне:
— Осторожно, Сеня, здесь еще нет перил. — И башня несколько раз каменным голосом повторила: перил-рил-рил...
Валя первая выбралась на воздух
— Видишь?
Внизу, насколько хватало глаз, расстилалась степь. Она обрушивалась на Горск со всех сторон, вклинивалась в него заливами и ручейками дорог и тропинок, просачиваясь между строениями. Дома поселка, чуть-чуть оторвавшегося от остального города, были похожи на прибрежные камни.
Прибой степи вскипал над ними серебристой пеной тополиных крон. По темному небу тянулись белые холодные облака. Иногда они закрывали луну, и на степь падали их летучие тени. На краю, почти у самого горизонта, беззвучно катился поезд — игольчатый лучик паровозной фары ощупывал впереди себя дорогу.
— Видишь? — еще тише сказала Валя, прижимаясь щекой к моему плечу.
Я стоял, боясь шелохнуться и спугнуть Валю, и думал о том, что степь, в сущности, очень похожа на море, только в море, если на него посмотреть с высоты, больше огней — суда бредут в разные стороны; в тихую погоду море так же шуршит, только шорох его громче и плотнее и в нем иногда возникают густые нотки металла. Думал о том, что «Коршун» сейчас постукивает дизелем где-то в Кронодском заливе, и мне даже казалось, будто я слышу этот стук: по степи, приближаясь к Горску, катился поезд...
Тепло от Валиной щеки, и ее дыхание, и степь далеко внизу, и море, к которому я завтра поеду, странно сливались, и сквозь толстые подошвы сапог я чувствовал, как напряженно на одной ноте гудит под нами бетонная башня.
Я подумал, что Феликс вовремя дал радиограмму, несколько дней назад она была бы преждевременной: я не сумел бы так ясно понять, как нужно мне снова на «Коршун». Человеку что-то в жизни нужно делать до конца.
— У тебя такое сердце, Сеня, что оно должно вместить и море, и степь, и Павлика, и меня... — сказала Валя. Она улыбнулась и добавила: — Рожью пахнет...
Я резко повернулся к ней, взял ее милое усталое лицо в ладони. Тугой комок подкатывал к горлу. Я сказал:
— Я не знал этого раньше. Теперь я знаю. Завтра я уеду. Но я напишу тебе. И вы приедете с Павликом. Обязательно приедете. Слышишь?
Она согласно прикрыла глаза и тотчас открыла их...
Потом пала роса. И мы вернулись домой мокрые. Я проводил ее до двери и хотел уйти.
— А как же чай? — спросила она весело. — Ты же хотел чаю!
— Ну да, его только надо подогреть, он уже кипел... — пошутил я. — Но тебе через три часа на работу...
— Я отдохнула вечером. Не уходи.
Мы
— Ты знаешь, кажется, я вправду устала. Я полежу на диване, но ты не уходи.
— Хорошо.
Потом она легла на диван и поджала ноги, а я сел рядом.
— Скоро проснется Павлик...
— Нет, еще не скоро.
— Он настоящий парень, — сказал я и добавил: — Ты прости, я хотел спросить у тебя, где его отец?
— Он никогда не жил с нами. Я была студенткой, он — тоже, курсом старше... Потом он уехал...
— Ты любила его?
Валя долго молчала.
— Да... Я его понимала... Он улыбнется — я знаю, что он думает, он посмотрит — я знаю, что он собирается сказать... Знаешь, как понимала? До последней ниточки...
— А меня?
— Тебя? — Она приподнялась на локте, заглянула мне в глаза. Потом провела пальцами по моим бровям, скользнула по носу и задержалась на губах. И мои губы невольно шевельнулись под ее шершавыми теплыми пальцами. — Тебя? Тебя я тоже понимаю, — серьезно сказала она. И вдруг засмеялась. — Ты большой, тяжелый и глупый... И еще ты пахнешь автомобилем.
— Я глупый?
— Глупый. — Она, все еще смеясь, положила голову ко мне на грудь. — Глупый и пахнешь автомобилем... Я ведь не девочка. — Она снова приподнялась и склонилась надо мной. Ее волосы касались моего лица. — Но я ни от чего не отказываюсь: ни от ошибок, ни от радости. Мне нечего стыдиться. У меня светло на душе. А ты... Ты пришел... Еще в тот вечер, когда ты впервые стучал на лестнице своими сапожищами, а после якорь прятал, ты мне стал родным. Я тогда так и не заполнила нарядов... Выключила свет, ходила по комнате и все не могла сообразить, что же произошло.
— Что же произошло?
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Я нашла тебя... Потом Павлик болел. Знаешь, Сеня, с тобой я девочка... и мама... мама-девочка... Смешно?
— Нет...
— Ты веришь мне?
— Ты для меня всегда будешь девочкой и мамой... Только ты не плачь...
— Я не плачу. С чего ты взял, что я плачу?
— У тебя дрожит вот тут. — Я губами коснулся краешка ее носа, там, где начиналась горьковатая морщинка.
— Мне кажется, что все, что случалось у меня в жизни, — это для того, чтобы я могла тебя встретить.
— Да, — отозвался я. И подумал, что мой путь к ним — к ней и Павлику — был тоже долгим и, пожалуй, не менее трудным. Но ни от одной минуты в жизни я бы не отказался.
Павлик забормотал во сне и завозился.
— Наверно, раскрылся. Я пойду укрою его, — прошептала Валя и, легко спрыгнув с дивана, подобрав полы халатика, на цыпочках пошла в соседнюю комнату.
Закрыв глаза, я слышал, как шелестят по полу ее босые ноги, представлял себе, как она сейчас нагибается над сыном...
Я встретил ее посредине комнаты. И не отпустил...