Пелхэм, час двадцать три

Гоуди Джон

– Все исключительно ради тебя, мое сердечко, чтобы мое киска лучше пахла.

– ... решение зайти в винную лавку, чтобы оставить заказ, хотя ты могла с таким же успехом сделать это вечером, выбор другой, чем обычно, дороги до метро...

– Так получилось, что я сегодня заходила в магазин и села в метро на Тридцать третьей улице.

– Ты мне испортила встречу, сучка.

– Понимаю и чувствую себя виноватой. Потому что получила величайшее удовольствие, которое мне только приходилось испытывать, если не считать того, что я

каждый раз получала с тобой. Ты был лучше всех, мой милый.

– Ты мне испортила встречу.

– Все эта мерзкая подземка. Никогда в жизни больше не поеду в этом гребаном метро.

– Ты мне испортила встречу.

Да, вот так все и будет, - думала Анита, - и в конце концов я его потеряю. А подобные клиенты на дороге не валяются. Если она собирается открывать свой магазинчик, разбрасываться ни одним мужиком не стоит. Ладно, она может приползти к нему на коленях, полизать ему задницу, расцеловать его поганые ноги. ...Дерьмо, именно этим она и так постоянно занималась.

Теперь она мрачно смотрела, как главарь вскарабкался обратно в поезд.

Начальник округа

– Они торчат именно здесь, - сказал начальник округа, ткнув в ковер на полу лимузина.
– Если земля разверзнется, мы приземлимся им прямо на крышу.

Комиссар кивнул.

Справа от них лежал Юнион сквер-парк, обманчиво привлекательный в затухающем свете дня. В квартале к югу слева находился Сен-Клейн, полуразвалившийся торговый центр, в котором давно уже продавали товары по сниженным ценам. Люди, обычно толпившиеся на тротуарах, стали собираться в кучки. Их привлекло множество съезжавшихся в этот район полицейских машин. На мостовых образовались пробки, и полицейские прилагали отчаянные усилия, чтобы направить машины в боковые улицы.

Водитель обернулся.

– Сэр, появилась возможность проехать. Мне двигаться дальше?

– Оставайся здесь, - велел начальник округа.
– Здесь мы ближе всего к этим подонкам с самого начала операции.

Комиссар, смотревший в окно, заметил, как одного из полицейских на тротуаре сбил с ног неожиданный напор толпы. Он вскочил и в ответ толкнул в грудь какую-то женщину.

– Если бы улица разверзлась, - заметил комиссар, - это было бы не так плохо. И было бы совсем неплохо, если б весь город провалился в тартарары.

Пессимизм комиссара стал для начальника округа ещё одним сюрпризом. Он промолчал, взглянул на парк, и в его памяти всплыло приятное воспоминание.

– Люди, - вздохнул комиссар.
– Уберите людей, и вы легко поймаете преступников.

Начальник округа отвел глаза от парка, чью каменную ограду стала закрывать собирающаяся толпа.

– Знаете, господин комиссар, что мне хотелось бы сделать? Проскользнуть через одну из решеток, закрывающих аварийные выходы, и перестрелять этих подонков ко всем чертям.

– Может быть, нам не придется этого делать?
– устало спросил комиссар.

– Я просто так сказал. Просто это поправляет самочувствие.

Начальник

округа поднял глаза на голые ветки деревьев парка и старое воспоминание всплыло окончательно.

– Когда я поступил в полицию, первое мое серьезное задание было именно здесь. В тысяча девятьсот тридцать третьем году. Или четвертом? В третьем или четвертом. Я тогда был конным патрульным, и меня поставили поддерживать порядок во время первомайского парада. Вы помните времена, когда эти парады были большим событием?

– Я не знал, что вы служили в конной полиции, - удивился комиссар.

– Настоящий казак. Мою лошадь звали Маргаритка. Прекрасная кобыла с белым пятном на лбу. Казак... Нас действительно тогда так называли.

– Теперь нас называют иначе, верно?

– Там почти каждый час случалась стычка, и нам пришлось немало погулять дубинками по головам. Маргаритка наступила кому-то на ноги. Но то были другие времена. Никто никого не пытался убивать. И если приходилось надавать по головам нескольким коммунистам, никто кроме них самих крика не поднимал. Во всяком случае, радикалы в те дни были гораздо мягче.

– А как насчет их голов?

– Их голов?
– Начальник полиции округа помолчал.
– Понимаю, что вы имеете в виду. Да, в те дни мы свободно пользовались нашими дубинками. Полицейская жестокость... Думаю, в этом что-то было. Казаки. Да, в этом явно что-то было.

– Может быть.
– равнодушный голос комиссара не выдавал его чувства.

– Маргаритка, - повторил начальник округа.
– Коммунисты ненавидели лошадей не меьше, чем полицейских. На своих тайных собраниях они обычно кричали: - Подрезать казакам сухожилия!
– И обсуждали, как поднырнуть с ножом под брюхо лошади и перерезать сухожилия. Но я никогда не слышал, чтобы такое случалось.

– Что, черт возьми, происходит?
– не выдержал комиссар.
– Они сидят внизу, мы - наверху, и все это похоже на перемирие.

– Именно там, - продолжал начальник округа, - на Семнадцатой улице, вот с того балкона коммунисты произносили свои речи. Но схватка могла произойти в любом месте - и на площади, и в парке. Это было сорок лет назад. Как вы думаете, сколько из тех коммунистов до сих пор ими остаются? Ни единого. Все стали бизнесменами, эксплуататорами народных масс, живут в пригородах и не станут перерезать сухожилия лошади, даже если вы огреете их по голове.

– Теперь радикалами стали их дети, - заметил комиссар.

– И куда более жесткими. Они вполне могли бы подрезать лошадь. Или привязать бомбу к её хвосту.

Захрипел динамик.

– Центр управления вызывает начальника полиции. Ответьте, сэр.

– Говорите, говорите, - откликнулся начальник полиции.

– Сэр, террористам передали, что путь свободен.

– Отлично, спасибо. Сообщите, как только они тронутся.
– Начальник полиции выключил радио и взглянул на комиссара.
– Будем ждать или начнем?