Пелко и волки (сборник)
Шрифт:
Отшумел весёлый Йоль, и гости, званые и незваные, разъехались по домам. Уехал Атли конунг в свою долину, за горный хребет. И даже Эйстейн скальд, который нигде не имел родного угла и которого Нидуд всячески уговаривал остаться, и тот отправился куда-то в иные места… Только для Рандвера праздник словно бы не кончался. По-прежнему жил он у Нидуда в длинном доме, по-прежнему садился за стол рядом с Бёдвильд. И по-прежнему все улыбались, глядя на них двоих, и особенно потому, что Бёдвильд редко поднимала глаза.
Кончилось
Была у Бёдвильд любимица рабыня, молоденькая девочка по имени Хильд. Когда-то она жила далеко на юге, в тёплой, щедрой стране, где солнце выше поднималось на небосклон и дольше задерживалось в своём дневном беге, а в зелёных заливных лугах текли спокойные полноводные реки. Хильд тогда говорила на другом языке и имя носила тоже другое. Но прошлое редко всплывало в её памяти, ведь большая часть её жизни прошла здесь, в доме Нидуда, конунга ньяров. В день, когда она несмышлёной малюткой попала ему в руки, его дружина выстояла в жестоком бою; вот он и назвал её Хильд, то есть «Битва».
Она была тихая-тихая, что мало соответствовало её имени. Никто не слыхал от неё резкого слова. Но зато молодая хозяйка была ей больше подругой, чем госпожой. И Бёдвильд очень огорчилась, приметив однажды, что любимица как будто начала сторониться её. А потом – попросту избегать.
Однако не дело дочери Нидуда искать расположения рабыни, и Бёдвильд так ни о чём и не спросила её.
А время шло себе – и вот однажды Бёдвильд проснулась в самой середине ночи, когда длинный дом оглашался лишь мерным дыханием спавших. А разбудило её тоненькое всхлипывание, и доносилось оно оттуда, где обычно укладывалась темнокудрая Хильд.
Бёдвильд прислушалась, потом встала. Огонь давно потух в очаге, и сквозь дымовое отверстие крыши заглядывали крупные звёзды. Бёдвильд завернулась в одеяло и неслышно прокралась на другой конец дома. Слух не обманул её: плакала действительно Хильд. Плакала горько и безутешно, с головой закутавшись в мех.
Прикосновение заставило невольницу вздрогнуть и затаиться. Только учащенное дыхание выдавало её в темноте.
– Хильд!.. – вполголоса окликнула её Бёдвильд. – Хильд, милая, кто тебя обидел?
Рабыня не отозвалась. Подсев, Бёдвильд долго тормошила её и наконец с большим трудом добилась ответа:
– Теперь ты накажешь меня, Бёдвильд…
– Я? Да что же ты мне такого сделала?
Хильд прижалась заплаканным лицом к её коленям.
– Я украла у тебя…
Бёдвильд невольно схватилась за палец – колечко было на месте. Она улыбнулась:
– Что же ты могла у меня украсть? У несчастной Хильд застучали зубы:
– Я украла у тебя любовь… Любовь Рандвера…
Бёдвильд почувствовала, как внутри что-то напряглось и сразу же отпустило. Пожилой бородатый раб, спавший около Хильд, перестал храпеть и заворочался во сне. Бёдвильд сказала:
– Идем ко мне. Там никого рядом нет.
Поднялась и скользнула к своей давно остывшей постели. И Хильд поплелась
Они легли и прижались друг к другу, и Хильд стала рассказывать. Тут-то выяснилось, что Рандвер, с которым Бёдвильд была вовсе не ласкова, разглядел в доме Нидуда молодую красавицу рабыню…
– Он говорил… – всхлипывала Хильд, – он говорил, что увезёт меня и сделает своей женой… а сегодня я сказала ему, что у него будет наследник… я хотела порадовать его…
Бёдвильд обняла её под одеялом, стала гладить по голове:
– Он, наверное, отказался от тебя, Хильд?
– Он сказал, что ему нет дела до сына рабыни… Она снова заплакала. Бёдвильд шепнула ей на ушко:
– Случалось так, что сыновья рабынь вырастали в славных вождей. Не плачь, Хильд, я на тебя не сержусь.
Успокоенная её словами и лаской, рабыня понемногу уснула, а Бёдвильд долго ещё лежала с открытыми глазами, обдумывая услышанное.
Ничего особенного Рандвер, конечно же, не натворил. Редкий конунг, способный прокормить несколько жён, пренебрегал этой возможностью. А уж рабынь, деливших ложе с хозяевами и их сыновьями, вовсе никто не считал… И Бёдвильд прекрасно знала об этом. Ведь она сама была дочерью пленницы.
Потом она мысленно поставила Рандвера рядом со своим кузнецом. И улыбнулась в темноте.
Утром Рандвер, как обычно, ласково с нею поздоровался, но она не ответила. Прошла мимо него, крепко стиснув свои кулачки, которых не боялся даже Сакси. И направилась к отцу.
Нидуд конунг выслушал её, наматывая на палец длинный седеющий ус. Ему было смешно, но он ничем этого не выдал. А ближе к полудню он остановил Рандвера возле ворот. Он сказал:
– Рандвер, моя дочь жалуется, будто ты предпочел ей рабыню. Это так?
Рандвер и не подумал оправдываться.
– Неужели ты, Нидуд, сам никогда не был молодым?
Нидуд прищурился.
– Я был молодым и не успел ещё этого позабыть, и поэтому-то у меня нет для тебя ни слова упрека.
Рандвер сказал:
– Зато Бёдвильд, я вижу, думает иначе. Жаль, я этого не знал!
Нидуд ответил:
– Действительно, жаль. Мне странно было слушать её, но она не хочет тебя видеть по крайней мере до весны.
Рандвер кивнул. До весны так до весны! Не такая уж долгая отсрочка. А дома рабынь будет не меньше, вот только Бёдвильд не сможет отсюда их пересчитать.
Уже садясь на коня, чтобы уехать, он сказал:
– Когда Бёдвильд станет моей женой, она пожалеет, что нынче меня отослала.
Нидуд, вышедший его проводить, грозно нахмурился:
– Что ты сказал, повтори!
Рандвер весело рассмеялся.
– Я сказал, что люблю твою дочь. У меня её ждут наряды и почёт, а она сама себя заставляет ждать. Я сватов пришлю весной, Нидуд конунг.
Нидуд кивнул и ответил:
– А я между тем подумаю, какой выкуп с тебя взять. И что бы такое подарить вам на свадьбу!