Пенаты
Шрифт:
Плач разбуженного младенца, приглушенный стенами дома и приговорами Адельгейды, был ему ответом.
Глава третья
Плохие люди и хорошие писатели. — Поэт в роли поэта. — «Вы хотите меня поцеловать?» — Пляжный флирт. — Еще одна речь в лачуге. — Перст Адельгейды. — Подпольный педиатр.
К Маленькому заявились под вечер гости, прозаик Т. и поэт Б. Сидели за столом, покрытым клеенкою, пили «Агдам» и самодельную наливку из черноплодки. Маленький
Слово за слово, заговорили, конечно же, о литературе. Прозаик с жаром стал утверждать, что плохой человек не может быть хорошим писателем. Поэт возразил: за прозаиков, мол, не поручится, но вот стихотворцы все до единого были люди так себе, с придурью; и вообще, дар даром, а натура натурою.
— Вон постоялец ваш идет, выкупался уже, — сказал прозаик, глядя в окно. — А вы-то как считаете — может ли гений быть дрянью?
— Я не знаю, — сказал Маленький, — с гениями как-то общаться не доводилось. Да вы в качестве третейского судьи постояльца спросите. Он к искусству отношения не имеет, лицо незаинтересованное, беспристрастное, зато простая душа, дитя природы.
Когда он вошел, ему налили «Агдама» и спросили:
— Бывает ли плохой человек хорошим писателем?
— Не исключено, что плохому человеку хорошую книгу не написать, — сказал он, — да только и хорошему человеку такое занятие вовсе ни к чему.
Прозаик поперхнулся «Агдамом». Маленький и поэт засмеялись
Поэт слегка подыгрывал, изображая поэта, привычно, почти естественно, однако штампы наличествовали. А также и клише. На белой рубашке пуговка у ворота постоянно была небрежно расстегнута; поэт изящно закидывал руку за спинку стула или задумчиво опирался о спинку локтем, подпирая кистью лоб, вспоминая вольно или невольно позу царскосельской статуи Пушкина.
Улыбаясь, поэт легонько скалился, хохоча, хохотал чуть громче, чем нужно, подчеркнуто непосредственно, этакая артистическая натура, ни дать ни взять...
«Неужели все одного Александра Сергеевича и читали? если поэт — должен быть Пушкин! Нарицательная такая литературная фигура», — думал он, разглядывая поэта, непривычно с голоду окосев от пустякового «Агдама», а скорее, от смеси его с хозяйской наливкою на неведомом спирту.
Прозаик, разгоряченный вином и разговорами о литературе, стал напирать на морально-этические темы, понося известных и безвестных, имея в виду, надо полагать, некий идеал. При этом как бы переживал несовпадение идеала с человеческим материалом, переживал очень остро, чуть не плакал.
Маленький глянул в наливающееся прохладой окно.
— Лара Новожилова следует по пляжу со своим черным кобельком.
— Грузин, что ли? — спросил поэт, лениво потягивая наливку.
— Собачка, — отвечал Маленький. Прозаик тоже посмотрел в окно.
— Нервная какая девушка, — сказал он. — С гонором. Как, говорите, ее зовут? Аглая?
— Лара.
— Да что вы, — сказал Маленький, — ничуть она не нервна,
— Все молодые необъезженные кобылки нервные, — заметил поэт.
Оставив поэта, прозаика и Маленького обсуждать свойства юных барышень, писателей всех возрастов и человека как такового, так сказать, вообще, он вышел к заливу и побрел за шедшею невдалеке вдоль воды Ларою.
Она знала, что он идет следом; миновав дома, оставив их за дюною и островком осоки, она остановилась, обернулась, подождала его.
Он рассматривал ее золотистые волосы, собранные наверх в старомодную прическу, нос с горбинкою, щеки и скулы с легким золотящимся пушком, ниточку кораллов на шее.
— Вы хотите меня поцеловать? — спросила она.
— Конечно, хочу, — отвечал он.
— Вы ведь не станете врать про любовь с первого взгляда?
— Не стану.
— Я даже не уверена, что вы в меня влюблены.
— А вы в меня разве влюблены?
— Может, и да. Чуть-чуть.
— Какие мы искренние люди, — сказал он. — Как все лгуны. А куда делся Дельфин?
— Я его отправила домой. Я знала, что вы за мной пойдете.
Незнамо чем, она заставала его врасплох.
— Вы хотите, чтобы у нас был роман?
— Боже упаси, какой роман, — сказала Лара, — ни в коем случае. Только пляжный флирт.
Он не стал спрашивать про пляжный флирт.
Все смешивалось воедино, в некое нераздельное целое, вкус Лариного рта, нежные волосы на девичьем затылке, холодок коралловой нитки, крики чаек, шелест осоки, белонощное сияние песка, воды, неба, вспыхивающие фары летящих совсем рядом по шоссе автомобилей.
— Ларочка, не пора ли вам домой? — спросил прозаик, проходя мимо.
А поэт добавил:
— Молодые люди, вы бы хоть к соснам отошли, обнимаетесь посреди пляжа у всех на виду.
— У кого это — у всех? — спросила Лара, поправляя прическу и отстраняясь от него.
Рот ее ведьмински потемнел, щеки горели, глаза сверкали.
— У нас, например. А вы, молодой человек, не сбивайте с толку самую хорошенькую барышню Териок. К тому же вас Маленький дожидается наливку допивать.
Он пошел провожать Лару до дома.
— Мы слишком долго молчим, — сказала Лара.
— Я не знаю, что и сказать.
— Это дурной знак, — сказала Лара.
— Плохая примета?
— При чем тут примета? Просто у нас даже пляжного флирта не получится. А жаль!
— Жаль? — переспросил он.
— Я еще никогда ни с кем не целовалась, — сказала Лара, и мне очень понравилось. Вы, должно быть, бабник отчаянный, вам этого не понять.
— Кто вам сказал, что отчаянный?
— Видно. Невооруженным глазом. Отчаянный и оч-чень серьезный. Все понимаете грубо, в лоб, по-солдатски. А флирт — дело тонкое. В особенности пляжный. А вы заметили, на кого похожи поэт Б. и прозаик Т. при вечернем освещении? здешние современные Пушкин и Достоевский. Похожи, как карикатура на оригинал. И, не стесняясь, сходство подчеркивают. Смешно, правда?