Пенталогия «Хвак»
Шрифт:
— Ага, все-таки нашел. Крупные же у вас в Шихане перепела. Что за рожи новые? — Зиэль ткнул обгладываемой костью в сторону трактирных служек.
— Нанял до послезавтра в «Соленых ключиках», мои девки не могут до положенной поры, покойники обидятся, а остальным парням — не управиться, хозяйство-то немалое.
— Покойники — незлобивый народ, но не спорю. Оно и к лучшему на сегодня. По букве закона — когда праздник заканчивается, в полночь?
— Точно так, ровно в полночь, как оповещение с ратуши пробьют.
— Вот, братец… Ты уж к этому долгожданному знаку подготовься… Чтобы зря время не проходило. Ну,
— Так уже все готово. И вчера было бы, кабы не праздник. Что, молодой господин, может, еще печеньица?
— Благодарствую, сыт. — Лин, беря пример с Зиэля, наклонил голову в сторону трактирщика, отер салфеткой нож от остатков жира и сунул его за пояс, в ножны. А крошки собрал на ладонь — и в рот.
— Тох, я пойду вздремну… Только Сивку проведаю, и… Поближе к закату — разбуди. Кашки на молоке приготовь. Что-то кашки мне захотелось, а то вечером опять все острое будет… Лин, вот эти вот ошметки и огрызки мясные…
— Я уже взял! — Лин показал салфетку, с завернутым в нее угощением для Гвоздика.
— Тогда пошли. Не храпеть, не лаять, не визжать, песен не петь. Будете играть — играйте тихо. Тох!
— Да, господин!
— Ключи от господского сортира. Караулить возле — не надо, я их потом там же, на крючке оставлю. После каши — чтоб лохань была с горячей водой, помоюсь. Боги! Насколько все-таки слаще мирно в тылу отдыхать, чем вшей кормить на позициях да в атаки бегать!..
Гвоздик торопливо облизал мальчика и теперь увлеченно жрал, время от времени с благодарностью поглядывая на своего друга и спасителя. Вошел Зиэль, грохоча сапогами из нафьих шкур, позвенел смертоносным железом, разделся до холщовых порток и уже фырчал, поудобнее устраиваясь у себя на постели. Как захрапит — можно будет и петь, и лаять, и на голове ходить: несмотря на грозные предупреждения, Зиэль не проснется… Пока не разбудят, или пока опасности не ощутит… А ее он чует лучше, чем Лин и Гвоздик вместе взятые…
— Хозяин!!! — Зиэль вдруг сел в кровати, дернул рукой за шнур с колокольчиком над ложем, шнур оборвался. Свирепо ругаясь, Зиэль пошарил рукой по лавке и запустил кинжалом в дверь. — Хозяин!
Быстрый топот — дверь осторожно приоткрылась — трактирщик на лету поймал обрывок веревки, умудрившись при этом и поклониться.
— Чуть не забыл! Музыкантов смени. Мне этот дудеж и пилеж по печенки надоел. Чтобы самые лучшие к ночи были, чтобы и песни, и танцы — маслицем по сердцу, а не битым стеклом по заднице. Понял?
Трактирщик посмотрел на кинжал, глубоко засевший в дубовой двери, с уважением потрогал его пальцем.
— Будет сделано. Я еще с утра договорился, самые что ни на есть лучшие собраны, какие только известны в окрестных кабаках!
ГЛАВА 4
В Империи — праздник празднику рознь. В иные торжественные дни можно только молиться, да совершать добрые поступки, да приносить богатые жертвы на алтарь Матушки-Земли, как, например, в Светлый День Ея Пробуждения, а в иные — можно работать, но нельзя пить хмельное; а бывает — все вроде бы можно, но только в темное время, до утренней зари и от вечерней…. Есть ограничения и в Городской День, самый почитаемый из местных праздников, но они заканчиваются ровно в полночь.
К сумеркам Зиэль проснулся, вместе с Лином они похлебали жиденькой кашки на молоке,
По углам трактира, на лавках, с десяток посетителей, вялые, тихие, словно бы равнодушные к окружающему миру, но это их безразличие — напускное: все они ждут, когда продолжится веселый пир с бесплатным угощением, когда воин Зиэль прикажет начинать и позовет…
А пир будет, а Зиэль позовет: вон как очаг жар дает, на нем почти с полудня вертел крутят, праздничную дичь жарят.
— Давай, поднимай огни, начнем помаленьку.
Трактирщик мигнул слугам, и те резво побежали вдоль стен, возжигать светильники. Только что трактирный зал дремал в уютной полутьме — и вот уже светло как днем! Музыканты, пришедшие на замену вчерашним, — все уже сытые, но пока еще абсолютно трезвые, — грянули «Далекую лодочку» и Лин застыл в восхищении: вот, оказывается, какою может быть музыка. Он и раньше любил эту чудную песню без слов, но в таком исполнении… Лину немедленно захотелось стать музыкантом, еще больше, чем воином, тем более что за последние два дня он этих воинов насмотрелся вблизи и…
— Ты наелся этой жалкой кашицей?
— Да… но еще могу. Лучше чего-нибудь другого…
— Хозяин! Не томи… Неужто еще не готово? Я же по запаху чую — дошел кабанчик!
— Дошел, дошел, ваша правда, сиятельный господин Зиэль. Но мой рецепт требует окатить дичь — а ведь это дичь, не просто домашний боров, — тремя густыми водами на диких травах и каждый окаток осушить над раскаленными углями. Это для корочки, для тройной корочки, без которой мой кабанчик — ничто, прах, мой позор… хотя и все равно вкуснее будет, чем у кого бы то ни было… Утолите жажду вот этим вот розовым вином с ледничка: «Закатное» — и не успеет ваш кубок опустеть…
Зиэль глубоко-преглубоко втянул в себя воздух сквозь трепещущие ноздри, выпустил его через жаркий оскаленный рот и покорился…
— Ладно, жду. Всем имперского! Всех к столу! Вина, яства, лакомства — для моих гостей, да побольше! Но кабанчика — чур, только мне для начала! Мне и моему юному спутнику! Что после нас останется — отдам народу! Эх, все для народа, гуляем!
Глазом моргнуть — полон стол пирующих гостей, словно волшебством их надуло!
Перед каждым гостем положили новенькую деревянную доску-подставку, круглую, с небольшим охранным валиком по краю, чтобы горячий жир и соус с нее не стекали; всем дубовые, а перед Зиэлем — особо почетную, черного дерева, с узорами.
Наконец, двое слуг принесли, тяжело семеня, целиком зажаренную на вертеле тушу кабанчика, как есть, с вертелом: жир все еще шипел на коричневых боках и падал прямо на каменные плиты трактирного пола. Без этого «выхода» с «представлением» роскошнейшее блюдо было бы всего лишь едой, а с ним — считалось произведением искусства.
— Хо! Отлично! Эй, с факелами, сюда встань. Нет, действительно красиво. Я считаю, что даже легкая подгорелость по краешкам… Ну-ка, развернулись… Огня еще поднесите, ты, поближе подойди… и отодвинься, пентюх, не видно. Вот… Ах, красавец!.. Нет, нет, то, что надо, не извиняйся, Тох, жар есть жар, это так и должно быть, с угольками, даже у Его Величества Императора, а я бывал за его пиршественным столом… За походным, правда… Ну, хватит же, разбойник, вели накладывать!