Пенталогия «Хвак»

Санчес О.

— Как велишь, матушка! Все избуду!

— Это ты клянешься впустую, от неведения предстоящего тебе… Но твоя превеликая вина от моей вины неотделима, поэтому я решила…

— Повелевай, Матушка!

— Поэтому я решила: если тех двух искорок жизни, которые ты однажды приютил, бескорыстно и без зла, достанет, чтобы однажды растопить весь превеликий хлад Хаоса, проникший в тебя по воле твоей, — наложенное мною наказание закончится и ты вернешься жить. Да свершится!

— Матушка! Я избуду, я вытерплю, я… Но мне предстоит жить… без людей, демонов и иных сущих в разуме?

— Истинный человечек, жадный, себялюбивый, прехитрый…

— Матушка!..

— Обещанное мною свершится, только если жизнь в пределах

моих даст ростки, сходные с теми, что ты загубил навеки, если сущность твоя будет способна жить среди разумных сущностей иных, сиречь людей. Это будут иные люди, иные травы, иные горы, иные наречия, в чем-то сходные с исчезнувшими — но иные. Ты будешь лишен прежней силы. Оставлена будет лишь та ее крохотная часть, что поможет тебе снискать хлеб насущный.

— О, матушка! Будь у меня тело — я бы распростерся пред тобою ниц! Будь у меня грудь — я бы наполнил ее счастливым смехом, будь у меня голос — я бы не устал благодарить тебя и славить тебя! Будь у меня глаза — я бы заплакал… Мне жаль погубленного. Неужто они все мертвы, Матушка???

— Просто ответить сложно.

— Матушка, умоляю, ответь, а постараюсь понять!

— Кто ты мне, чтобы умолять меня?..

— Умоляю, Матушка, я сын твой!

— Сын… Да, так я назвала тебя однажды, полагая, что придет миг — и ты избавишь меня от муки… И ты избавил, заменив ту горечь едва ли не трижды горшею… собою заменив… Я отвечу.

— Бесконечна милость твоя, Матушка!

— Боги, дети мои, названые братья и сестры твои, все пали в бесплодных попытках отвратить неотвратимое.

— А… люди, дороги, города?

— Там дела обстоят несколько иначе. Я пыталась, конечно, защитить и спасти хоть что-нибудь… Но возможности мои отнюдь не беспредельны. Предо мною камень, который ты не видишь и никогда не увидишь. В сей камень я спрятала, не в силах спасти целиком, кусочек прежнего мира. Я уберегла его от пронзительного солнца, от изливающейся лавы, от которой ныне вскипают прихлынувшие на сушу моря и океаны, от вековечного мрака некогда голубых небес… Кусочек сей, по дивной прихоти Судьбы, напоминает очертаниями исчезнувшую навеки Империю, в которой ты жил, и был бы равен ей размерами, если бы я не заключила его и ее в этот камень. Никого и ничего в этом кусочке бытия не коснулась всерастирающая лапа хаоса, под которой все сущее в мире становится блеклою однородною пылью, стало быть, не все они погибли, не всецело умерли… Но застыли навсегда. Одна из разновидностей небытия. То же я предлагала и детям своим, но они все предпочли погибнуть, смеясь, в сражении с Вечностью и Судьбой.

— Как сие осознать, Матушка — что застыли навсегда?

— Помнишь ли ты воина, который ударом божественного меча отодвинул миг прихода беспощадного хаоса и ты, в бесплодном и бесстыдном прыжке за предвестником оного, свалился в пропасть?

— Да, Матушка.

— То был маркиз Короны, один из призванных мною. Он служил честно и верно и заслужил награду, хотя и не сумел потрафить мне должным образом. И вот теперь он скачет, избыв, по воле моей, многовековое проклятье, скачет во весь дух, мчится домой — от самой столицы, где он был на приеме у своего государя, — не зная отдыха и сна, ибо пришла к нему весть от жены его, весть, которой он боится поверить и которой жаждет более всего в своей жизни, весть, которая докажет ему, что отныне со всего рода маркизов снято заклятие, наложенное на них Зиэлем и одним из легкомысленных моих сыновей. Один-одинешенек скачет, потому что никому из слуг и соратников не угнаться за своим повелителем… Конь его бешено мчит, роняя обильные клочья пены, роскошный плащ маркиза мешает быстроте и дыханию, и вот уже сорван с плеч, и выброшен прочь, в придорожную грязь… Но скомканное сброшенное одеяние замерло, застыло в двух локтях от пыльного бурьяна и никогда не долетит до него. Никогда. Ни

в следующее мгновение, ни завтра, ни через век, ни через тысячелетие, ни через тысячу этих тысячелетий!.. Никогда! Помнишь ли ты охи-охи и его молодого хозяина, с которыми ты познакомился на пустынной дороге, а до этого однажды осчастливил, увидев на шумной городской площади?

— Да, Матушка.

— Они так и будут стоять, в сотне шагов от места последнего успокоения своего наставника и друга, который, насколько я понимаю, и тебе оказался не вполне чужой… Так же как и волшебный зверь Гвоздик, кстати сказать, который неким вывертом Судьбы, слегка природнился к тебе, потому что два щенка охи-охи, проникшие по воле твоей в сущность твою — суть побеги и ростки от чресл этого клыкастого и когтистого чудища…

— Он мне очень понравился, и я хотел бы себе такого же в спутники странствиям моим.

— У тебя их двое, но закончились твои странствия, и вряд ли ты сохранишь свое хотение через половину вечности страданий и мук, тебе предстоящих…

— Я сохраню, Матушка.

— Упрямец и глупец, все тот же глупец и упрямец, даже здесь, даже в сей миг, перед карою, несмотря на ниспосланный тебе лоскуток мудрости и красноречия.

— Я слаб и глуп, Матушка, но дабы — пусть на одну единственную крупинку — искупить безмерную вину мою, клянусь: я и сквозь вечность не забуду об этих охи-охи, я раздую те искорки в полноправное бытие!.. когда и если придет час искупления моего…

— Быть может, он не придет никогда, этот час, и слово «никогда» будет сродни тому, что застыло навеки в камне, бывшем недавно великой империей, которая, в свою очередь, была частицею навсегда ушедшего мира, частицею истерзанного сердца моего. Прощай, человек Хвак, предавший собственную Матушку, возжелавший участи богов и низвергнутый в очищенную от мирской суеты участь сию. Пришел твой час и твой черед. Безмолвное слепое Ничто ждет тебя! Ступай.

— Матушка! Я твой сын, и я тебя люблю! И не ослушаюсь отныне и не возжелаю лишнего!

* * *

Хвак выкрикнул это раз, и другой, и третий… и тысячный… Но никто уже не слышал его, кроме демона Джоги, обреченного вместе с повелителем своим избывать ужас божественного небытия-одиночества в течение половины вечности… Бесстрастная, справедливая и щедрая, Матушка умела быть жестокой к ослушникам-детям. Очень жестокой.

И было все так, как предсказала древняя богиня Земля, Мать всего сущего в мире земном… Дни шли за днями, годы за годами, столетия за столетиями, тысячелетия за тысячелетиями… Постепенно очистились дневные небеса от сумерек и пепла, а само земное время, как и встарь, вновь разделилось на день и ночь. Те немногие растения и существа, что уцелели от урагана Хаоса, потрясшего землю, вновь распространились по водам и пустыням, наполнили их новой жизнью, пусть не всегда и не во всем похожей на ту, прежнюю, однако это была жизнь, и вовсе не тлен.

А то, что суждено было избывать Хваку, преступнику пред людьми и богами — жизнью, увы, не было. И смертью тоже. Сие было мрачнее, гораздо мрачнее. Повезло только демону Джоге: протерпев подле Хвака и вместе с ним бесчисленное количество лет заключения, он, все-таки не выдержал мучений и рассыпался на множество мелких демонических сущностей, безумных и безобидных. Часть из них человек Хвак сумел впитать в себя, некоторые из них просто разлетелись по белу свету, но это было потом, после того как Хвак, все-таки, был прощен и вновь получил право жить на земле. Этой милостью он был обязан, в равной степени, прихоти Матушки Земли, а также стойкости и жажде бытия тех двух маленьких искорок, что однажды поселились в сердце Хвака по воле его. Да и, по правде говоря, я тоже заступился за него перед Матушкой Землей — старая карга, в отличие от Зиэля, иногда прислушивается к моим почтительным словам и просьбам.