Пепел Анны
Шрифт:
Кубинский проселок от нашего отличался цветом земли, а так то же самое, кривули и ямы. Убрались с дороги, и мне стало интересно — куда едем? И зачем. Но решил не спрашивать, доберемся до места и увижу. Весело. Нет, на самом деле весело.
Анна снизила скорость, грузовичок хрустел, скрипел, завывал и вопил о том, что он вот-вот развалится. Но терпел.
А я прикидывал варианты. Меня смущал грузовичок. Я мог предположить, что Анна потащила меня за город полюбоваться водопадом, или живописной лагуной, или пляжем с редкими черепахами, но зачем
Грузовик озадачивал.
Проселок стал хуже, начались глубокие колеи, и мы стали прибуксовывать. Впрочем, Анну это не смущало, она прибавляла газа, взрывая вокруг грузовичка пылевые бури.
Километра через три мы все-таки спустились к морю. Во время очередной пылевой бури Анна свернула на потайную дорогу, то есть там не дорога была, а небольшая тропинка через заросли, на которой грузовичок едва помещался. Минут десять ползли по зеленому тоннелю, и ветки скребли по крыше и по бокам фургончика, мне было приятно думать, что вокруг нас зомби и что мы пробиваемся на последний пляж.
Пляж там действительно оказался, правда, небольшой и хорошо укрытый в зарослях. Если не знать, что здесь пляж, никогда не подумаешь. Хорошее местечко. Желтая полоса между лапами черных скал, плотный песок, волны бьются в брызги о гребень сточенных морем рифов, и у берега вода тихая. Нет, хорошее местечко, у нас на Рыбинском водохранилище дача в таком, часто ездим, там песок да камыш. Великанову, само собой, не берем.
Мне понравилось, непонятно, зачем грузовик?
— Помоги, — сказала Анна.
Анна откинула задний борт. Кузов фургона оказался забит разными предметами, этажерки, корзины, коробок от бананов много. Я отчего-то решил, что сейчас Анна предложит закопать все это барахло в песок.
— Надо достать, — сказала она.
Стали выгружать. Вещи были легкие, точно высохшие, за исключением коробок. В коробках тяжелое, но не брякает, коробки я сам снимал. Потом потихоньку перетащили все добро подальше от машины и поближе к воде, сложили в большую кучу. Анна достала из кузова мятую канистру, тут я понял, к чему грузовик и пляж.
— Зачем? — спросил я.
— Старое имущество, — объяснила Анна. — Отец решил избавиться. Некуда девать. А сам он сейчас очень занят.
Неубедительно. При тутошнем нищебродстве вывозить куда-то вещи? Оставить грузовик на улице, к утру все разберут, и никаких трат на бензин. Хотя и грузовик стащить могут, разобрать…
— Отец… — Анна подбирала слова. — Он не любит, чтобы трогали его вещи. Он любит, чтобы они оставались только его вещами.
Бывает, подумал я, а что. Моя прабабушка в гости ходила всегда со своей ложкой и никогда не ела молочных продуктов, пусть хоть сыра, пусть хоть варенца, у всех свои странности.
Великанова однажды пожертвовала в благотворительность свою фамильную куклу, выструганную из дерева Зосю Мармеладовну, с платьем, связанным из кружев, с атласными ботиночками, с бантиком, богатая такая кукла. Пожертвовала и сразу передумала, ей нестерпимо стало, что кто-то
— Много лишних вещей, — снова сказала Анна. — Надо выбрасывать. Никому кроме нас не нужны. Вы сжигаете старые вещи?
— Регулярно, — ответил я. — У нас есть такой праздник даже — седьмое октября, день огня.
— День огня…
Анна кинула мне зажигалку, а сама стала скручивать с канистры крышку.
— Погоди, — остановил ее я. — Это неправильно.
— Что неправильно?
— Ты неправильно собираешься жечь.
— Какая разница?
— Такие вещи надо делать по правилам, — сказал я.
Вообще-то я никаких правил не знал, но придумал по пути.
— Сначала огонь, — сказал я. — Надо без горючего, нужен чистый огонь.
Я немного прошелся по пляжу, собрал плавника, думаю, это была в основном пальма. Сложил, легко зажег сухие пальмовые листья. Из всего этого тропического материала получился неожиданно похожий на наш костер — и трещал совершенно так же, и, что самое необычное, запах совершенно неотличимый, дымок получался как от бересты. И никакого бензина.
— Можно подкидывать, — я кивнул на вещи.
Анна поглядела на вещи, затем на меня. Я взял этажерку. Сломать оказалось несложно, выбил полки, выбил стойки, покидал. Этажерка загорелась.
— Примерно так, — сказал я.
— Да…
Анна открыла банановую коробку достала серую папку. В коробке было много и других папок, но Анна достала верхнюю, толстую, с бумагой, торчащей во все стороны пожелтевшими углами. Распустила завязку.
Папка была забита стихами. Посередине каждого листа сверху донизу спускались четверостишья, по три штуки. Написано старательно, красиво, поэт знал толк в каллиграфии, но в безупречности своей лиры уверен не был — стихи во множестве правились — прямо в тексте, когда поверх одного слова писалось другое и на полях. Поля его литературы были заполнены заметками и многочисленными маленькими картинками, сделанными с такой же каллиграфической тонкостью. Поэт рисовал птичек, корабли, горы, снова корабли, солнце, облака, похожие на корабли, луну, поднимающуюся над горами.
Анна стала читать стихи, губы у нее шевелились, а когда дочитала, кинула в огонь.
— Бумаги, — пояснила она. — Скопились за много лет. Теперь не нужны.
Странно. Хотя, с другой стороны… Куда их девать? Понятно, что хорошие стихи нужно хранить для потомков, а что делать с плохими?
Ветер немного дунул, раскидал загоревшиеся листы по песку. Я пошел собирать. Когда вернулся, Анна жгла уже вторую папку. Я скомкал стихи, кинул в огонь.
— Хорошо, — сказала Анна.
Я пожал плечами и забросил в огонь детский стульчик с рыбками на спинке.