Пепел и пыль
Шрифт:
Я помню свой гнев. Гнев Селины. Услышав шипящий шепот, напоминавший шелест сухой листвы, я увидел, что из шкафа выходит скекс, по-птичьи крутя клювастой головой. Голова поворачивалась из стороны в сторону, а вокруг клюва черной змейкой извивался тощий язык.
Сперва я услышал собственный рев, а потом врезал скексу по морде.
Это было безумие. Он должен был меня убить.
Но он просто сбежал.
А потом я воткнул руку в худую грудную клетку, облаченную в бордово-синюю пижаму, и нащупал твердое скользкое сердце, затрепетавшее в моей ладони как воробей.
Я отдал его Селине.
И,
Нас залил столб белого света, вонзившийся, подобно колонне, в красное небо. Я чувствовал, как девушка в моих объятиях становится легче. Она что-то шептала мне на ухо, и я не сразу понял, что это адрес. Адрес домика в предместье, где когда-то жила ее бабушка.
– Пятьдесят золотых рублей, – сказала Селина. – В коробке из-под чая, под корнями яблони. Мое приданое. Тебе причитается обол, мой Харон.
Я отпустил ее, легкую, будто наполненный газом шар. Она устремилась вверх по светящемуся столбу, который я для нее открыл.
– Лети, – прошептал я. – Лети к свету.
Сверкающая колонна больше не пронизывала красное небо. Проход закрылся.
Так я стал психопомпом.
А на следующий день я нашел остатки бабушкиного дома – кирпичный прямоугольник посреди заброшенного участка, поросшего сиренью и крапивой. И откопал ржавую банку из-под чая. Мой первый обол.
Я открыл свое призвание.
Работаю я не каждую ночь, стараясь не путешествовать по миру духов чаще, чем раз в два-три дня.
И этой ночью я не собирался работать, но история моего племянника все изменила.
За прошедшие годы я обзавелся снаряжением. Бывают предметы, которые их владельцы или драматические события насытили столь мощным духом, что я могу брать их с собой. Благодаря этому у меня есть оружие и разные устройства, которые в нашем мире выглядят ржавым хламом, но их Ка действует так, как мне нужно в Междумирье.
Один из этих предметов – Марлен. Марлен – это мотоцикл, давно мертвая проржавевшая BMV Р-75 «Сахара» с коляской. Она была очень важна для своего владельца, штурмфюрера Вилли Штемке. Он умер на ней, до самого конца не выпуская руль из рук. И даже потом долго не мог с ней расстаться. Езда на Марлен являлась единственной радостью, которая досталась ему за всю его девятнадцатилетнюю жизнь. Он не видел, не делал и не знал ничего хорошего, кроме Марлен. Даже женщины у него никогда не было.
В нашем мире это лишь стоящий в моем гараже ржавый труп с заросшими поршнями, простреленным баком и истлевшими проводами. В Междумирье, однако, достаточно один раз дать пинка по стартеру – и Марлен срывается с места как нетерпеливый рыцарский конь. Я выкатываюсь под небо кирпичного цвета и мчусь по городу призраков и снов, поглядывая на Буссоль. Ее циферблаты вращаются и крутятся словно астролябия, в поисках завихрений эмоций и колебаний эфира, которыми сопровождается внезапная смерть и появление в Междумирье очередной потерянной души, не знающей, что делать дальше.
Этой ночью я чувствовал: что-то изменилось. Что-то было не так. Вишневое небо выглядело как всегда, точно так же по нему переливались странные желто-голубые фракталы, подобно туманностям с астрономических фотографий, но в воздухе явно висело нечто дурное. Ощущалась тревога.
Я
Иногда, хоть и редко, мне встречаются лунатики. Я называю их так, но это не ходящие во сне, а такие же идиоты, каким был я когда-то. Экспериментаторы, упражняющиеся в искусстве развоплощения в астральное тело. Им хочется парить в воздухе, проходить сквозь стены и улицы, тайком посещая тех, кого они любят или желают, и они оставляют свои покинутые беззащитные тела на милость демонов. Здесь, в краю Полусна, они сами напоминают призраков. Полупрозрачные и легкие, носятся туда-сюда и чаще всего, поняв, что не одни, бегут обратно в свои тела, как прячущиеся в нору мыши. Настоящие призраки выглядят здесь реально и четко, напоминая существ из плоти и крови.
Мне доводится видеть самые разные создания. Они гротескны и уродливы, будто карикатуры на полулюдей-полузверей, но, когда на них смотришь, выглядят весьма угрожающе.
Обычно я не могу спокойно смотреть на картины Иеронима Босха – слишком знакомо все выглядит.
Пытаясь свыкнуться с ними, я даю им названия, словно естествоиспытатель, открывающий и классифицирующий неизвестную фауну. Все сразу становится более знакомым и привычным.
«А, да это лишь кусач!» Или: «Что-то плоскогнильцы сегодня низко летают. Похоже, прольется кровь».
На самом деле улицы обычно пусты, ветер гонит по ним клубы серебристого пепла, а твари и чудовища таятся где-то во мраке. Они действительно сбегаются и слетаются, почуяв свежую пневму, но только в этом случае.
Этой ночью, однако, было оживленно. Вокруг моего дома крутилось несколько скексов, что не предвещало ничего хорошего. Они чуют смерть, причем внезапную и пакостную, такую, после которой остается множество начатых и прерванных дел. Они сидели на корточках, завернувшись в свои полотнища, или неподвижно стояли, будто мрачные марабу над трупом крокодила. И смотрели.
Смотрели на мой дом.
Я слышал шепот, шипение и хихиканье, шелест сухих мертвых листьев. Какие-то другие твари кружили по улицам; в снопе света от фары Марлен пробежало зубастое, покрытое шипами существо, окинув меня неприятным взглядом лиловых глаз. Даже в небе кружили похожие на скатов длиннохвостые силуэты.
Найдя дом, в котором по ту сторону сна жил мой племянник со своей девушкой, я припарковался на тротуаре. Вдоль улицы стояли нечеткие Ка нескольких автомобилей, похожие на тени. Либо нынешние автомобили не имеют души, либо их владельцы не придают им значения – не знаю. Старый каменный дом был хорошо виден. Эмоции, мысли и мечты сотен жильцов сотворили за прошедшие годы множество мыслеформ, которые ползали по стенам, скреблись и пробегали в полумраке, кружили вокруг испускавших тусклый рыжий свет лампочек, будто мотыльки. Какие-то худые уродливые создания сидели на карнизах и балконах, подобно средневековым горгульям.