Пепел и пыль

nastiel

— Приходилось, — не меняясь в лице, но холодея в тоне голоса, заявляет Эдзе. — И что же он вам сделал, этот Христоф?

— Может, прозвучит странно, но дух Христофа смог завладеть собственным племянником через амулет-фамильяра, — произносит Ваня. — И теперь он планирует отправиться в прошлое и закончить то, что ему не дали закончить сотню лет назад.

Реакция Эдзе на Ванины слова могла быть совершенно разной: он мог рассмеяться, приняв всё за шутку, а мог глянуть на нас, как на сумасшедших. Но вместо этого он лишь выпячивает челюсть. Теперь его и без

того угловатое лицо напоминает маску.

Пока Эдзе молчит, вперёд выходит Лиса. Она равняется с Лукасом. Их ладони соприкасаются внутренними сторонами, и я могу с уверенностью сказать — это значит намного больше, чем может показаться со стороны.

— Отец, — зовёт Лиса. — Ты что-то знаешь?

Эдзе жмёт плечами.

— Я же сказал — всю человеческую историю. В том числе и об Авелевых родственниках. Христоф был необычным человеком.

— Он убивал невинных, — расшифровывает Ваня.

— Он хотел подарить вам, недотёпам, бессмертие! — Эдзе машет рукой перед лицом, словно прогоняя муху.

Не меня одну это смущает: замечаю, как Лиса и Лукас мельком переглядываются.

— У вас, у людей, всё решается количеством, — продолжает он, закидывая ногу на ногу. — Вы скорбите, когда разбиваются самолёты или взрываются бомбы, унося с собой десятки жизней разом, но при этом едва замечаете единицы, которые гибнут каждый день, попадая под колёса автомобилей, натыкаясь на грабителей, готовых перерезать чужую глотку за полупустой кошелёк, проигрывая в битве с болезнями или голодом… Вы ведомые, но эгоистичные, жадные до власти, но неспособные ею управлять, циничные, но только не тогда, когда дело касается вас самих.

Взгляд, которым Эдзе прожигает во мне дыру, пронизывает до самых костей. В комнате я — единственный представитель человечества в полном смысле этого слова; Лиса и Лукас фениксы, Ваня — вроде как оборотень.

И Эдзе, судя по всему, прекрасно об этом осведомлён.

— Хватит, — произносит Лукас. Прикрикивает, не повышая при этом голоса. — Именно благодаря людям, которых ты так не любишь, мы до сих пор живы.

— Я не говорил, что не люблю людей, — Эдзе в одно быстрое, но плавное движение встаёт с кресла. — Они очень даже ничего, когда не сбиваются в стадо баранов.

Лиса оборачивается на меня через плечо и коротко кивает, мол, если тебе страсть как хочется сказать, что мой отец болван — вперёд, я осуждать не буду.

Вот только мне не хочется.

В основном потому, что Эдзе прав.

— Да, мы не идеальны, но я не думаю, что все остальные виды у нас выигрывают именно по этому пункту, — говорю я, чуть осмелев. — Я слышала о фейри, которые доводят людей до сумасшествия, но лично знаю того, кто выбрал спасение целого поселения незнакомцев ценой собственных сил. С людьми так же. Мы не хуже и не лучше; мы другие. Убийства, голод, разбои, беззаконие есть везде, и не говорите мне, что это не так. Если вы знаете историю моего вида, то должны понимать, что в ней есть две стороны: хорошая и плохая. Смотреть лишь с одной — значит заведомо обрекать себя на ошибочное мнение.

— Но именно так вы сами

сейчас судите Христофа.

— Нет, — я качаю головой. Брови мага тут же ползут вверх. — Больше нет. Я… Мне показали достаточно, чтобы понять — Христоф не был злодеем. По крайней мере, раньше. Сейчас…

— А сейчас он зол и наверняка жаждет не только доказать свою правоту, но и отомстить.

— Поэтому нам и нужна ваша помощь.

Я обхожу Лису и Лукаса, до этого стоящих передо мной словно ограждение, защищающее зрителей от дикого зверя в зоопарке. Вот только я не боюсь Эдзе. Мне кажется, я поняла, как нужно с ним разговаривать.

Он прожил ни одно столетие и явно устал от тех, кто вжимает голову в плечи при разговоре с ним.

Лично я бы устала.

— Если он кардинально изменит прошлое, — даже в лучшую для человечества сторону, — люди… — останавливаю сама себя. Быстро провожу руками по лицу, успевая скрыть тяжёлый выдох в ладонях. — Фейри, ведьмы, оборотни — все, кого я люблю, все, кто мне дорог, могут пострадать или даже умереть. Я не смогу… не хочу жить в мире, где…

Все слова внезапно кажутся мне неправильными и недостаточно значимыми, чтобы описать чувство страха, холодными цепями скручивающееся вокруг моей шеи.

— Ваша жизнь тоже станет другой, — в итоге произношу я.

— Я вне пространства и времени, — уверенно произносит Эдзе. — Мой мир останется нетронутым.

— А что насчёт тех людей, которых ты любил, отец? — спрашивает Лукас. — Я знаю, такие были.

— Одна, — поправляет Эдзе. — И она погибла до того, как Христоф стал тем, кем он стал.

Теперь в его тоне чувствуется кое-что знакомое: боль утраты и скорбь о ком-то любимом, с кем судьбы вдруг стали параллельными линиями по своим особым причинам. Для Эдзе ею стала смерть. Для Дмитрия — развод. Для Виолы — предательство.

Чувствовала ли я то же, когда ушёл Кирилл? Или любовь к другу и любовь к тому, кого, хоть и ненадолго, но считаешь своей мифической второй половинкой — совершенно разные виды любви?

— Я помогу, но вы все должны понимать, какими могут быть последствия, — говорит Эдзе, вырывая меня из размышлений. — И только вам за них отвечать. Как только всё будет сделано, я уйду так далеко, что любое изменение прошлого меня не коснётся ни на йоту.

Это честно. Немного обидно, но честно.

Я киваю.

— Хорошо. Что потребуется с нашей стороны?

***

После ужина мы все выходим на улицу. Устраиваемся на крыльце, на открытой веранде, на земле. Лиса и Лукас на скорую руку сооружают костёр, создавая огонь в центре сложенной из камней восьмиконечной звезды. Саша приносит укулеле; как он сам говорит, пока настраивает инструмент — это единственная нужная вещь, которую для него передали из штаба.

— А я так надеялся, что хотя бы тут отдохну от этого бренчания! — бурчит Бен.

Разместившись на самой нижней ступеньке крыльца, он вытянул ноги вперёд и приложился головой к деревянной перекладине. Кепка сползла ему на лоб, и её козырёк теперь отбрасывает тенью скрывают его глаза.