Пепел сгоревшей любви
Шрифт:
— Ты… ты дурак! С жиру бесишься!
— Вот этого не смог бы при всем желании, — невозмутимо заметил я, — поскольку потерял почти пятнадцать килограммов. Откуда взяться жиру-то?
— Ну дурак! Придурок настоящий! — продолжала выкрикивать она. — Кретин! Да другой бы…
Боже, неужели эти дерьмовые зеленые
— Света, — мягко проговорил я. — Я спас твоего сына.
Она вздрогнула, словно я ударил ее. Как звонкая пощечина приводит в чувство впавшего в истерику человека, так и мои слова вмиг остудили ее пыл. Света сразу притихла.
— Да. Прости меня, Саша. Прости.
В кухне воцарилась тишина, только капли из крана мерно стучали о дно раковины, словно секундная стрелка часов отсчитывала наши последние минуты вместе.
Я вдруг пожалел, что затеял этот спектакль. Зачем я унизил женщину, которую любил — пусть и когда-то.
«А она? — спросил меня внутренний голос. — Она не унизила тебя как мужчину, хоть и не намеренно, тем, что увидела в тебе нынешнем лишь мешок с деньгами?»
— У каждого своя правда, Света. Я понимаю, что ты чувствуешь. Я сжег зарплату, которую ты получила бы на комбинате — бог знает за сколько лет. А ты — ты не подумала, чем заплатил за это богатство я? Тем, что уже никогда не смогу быть таким, как прежде! Да я вернул бы все эти вонючие баксы, лишь бы вновь стать здоровым и сильным. Только здоровье, как известно, не купишь. Ты думаешь, я уехал в этот треклятый Ирак за деньгами? А я бежал, Света, — бежал от тебя, от нас, от памяти… — с горечью закончил я.
Кап-кап, кап-кап, тик-так, тик-так…
После долгой-долгой паузы Света подняла на меня вдруг ставшие больными глаза.
— В чем моя вина, Саша? В том,
— Нет, Света. В том, что ты предала меня… мою любовь. Второй раз.
Она встала. Ссутулившись, даже вроде став ниже ростом, не глядя больше на меня, повернулась и вышла из кухни.
Я развернулся на кресле и уставился в окно.
Я слышал, как она ходит из комнаты в комнату, собирая свои вещи. Потом в прихожей послышался звук шагов.
Щелкнул замок входной двери, и Света ушла из моей жизни.
Навсегда.
Эпилог. Саша
Я подъехал к зеркалу.
Темные круги под глазами, какие-то новые морщины, утомленный вид. Я плохо спал эту ночь, я все еще думал о Свете. Но теперь я знал, что все же научусь жить без мыслей о ней, без воспоминаний. Со временем.
— Я — не хороший, я — не плохой, я — такой, какой есть, — проговорил я, глядя на свое отражение. — Если я черный, полюбите меня черным, а беленьким меня всякий полюбит. Если я калека — полюбите меня калекой, потому что здорового и сильного полюбить нетрудно. Если я без денег, полюбите меня без денег. Потому что с деньгами меня полюбит каждый — только это будет не любовь. Это будет проституция.
Завтра мне исполняется сорок шесть. Сорок шесть — это ведь не конец, верно? Да, я парализован, но — теперь я знал это — не весь, не совсем. Еще лет двадцать я буду способен увлекаться женщинами, любить, страдать… Еще лет двадцать мне будут доставлять наслаждение прикосновения, поцелуи, объятия… Еще лет двадцать…
Жизнь — лотерея. А лотереи не бывает без счастливых билетов. Значит, у меня есть шанс.
И я поехал на своем кресле навстречу судьбе.