Пепельная Луна
Шрифт:
– Что случилось? – спросила она его по-русски и повела плечом, давая понять, что желает освободиться от нежданных объятий.
Француз тут же отпустил ее и секунду подержал руки поднятыми, как бы сдаваясь и тоже давая понять, что не имел дурных намерений.
– Почему мы остановились? – снова по-русски спросила Катя скорее себя, чем его. – Мне приснилось или был удар?
Француз беспомощно развел руками, опустился на колени, подал Кате сумку и телефон, аккуратно сложил стопочкой Сонины фотопортреты на стол, затем принялся собирать свои газеты. Книга Набокова нашлась под диваном.
Катя понемногу приходила в себя. Роман на английском окончательно вернул ее в языковую реальность.
– Вы говорите
– Да, конечно, – ответил он с типичным французским акцентом, продолжая стоять на коленях. – Меня зовут Оноре де Монтиньяк. Я рад, что вы не ударились, мадам. Поезд резко затормозил, все полетело. Вы спали так беспокойно и стонали во сне! Лежали на самом краю, я едва успел подхватить вас. Сейчас я выйду в коридор и выясню, что случилось. Я иногда езжу в Москву этим поездом, такого не должно быть, это что-то чрезвычайное.
– Екатерина Суворова, – представилась она и подала ему руку.
Француз слегка сжал ее свой огромной ладонью.
Пока она спала, он успел переодеться: серый костюм сменила светло-голубая рубашка-поло и льняные брюки. Увидев скачущего всадника на кармане рубашки, Катя машинально отметила про себя название известного бренда.
Катя опустила ноги на пол и надела туфли. Вместе они выглянули в коридор и наткнулись на проводника.
– Вы не пострадали при торможении? – спросил он их по-английски. – Наверное, это кабан или лось. Такое редко, но случается. Выбегают на дорогу, не везде есть ограждения….
Катя взглянула в окно. На пригорке высились небольшие домики. Судя по времени, они ехали уже по территории Польши. Неужели так близко от жилья встречаются дикие животные? Хотя, может, где-то рядом лес.
Она вернулась в купе и притворила за собой дверь. Француз остался в коридоре. Несколько человек прошли быстрым шагом, оживленно переговариваясь по-французски. Оноре что-то спросил у них и, услышав ответ, присвистнул.
– Скоро мы поедем? – спросила Катя, когда он вошел в купе.
– Точно неизвестно. Возможно, еще немного постоим, но ночью поезд нагонит и придет вовремя, не переживайте. Давайте зашторим окно? Это солнце такое яркое…
Катя глянула на розовую полоску солнца, оно проглядывало из-за набежавших туч и отнюдь не претендовало на то, чтобы слепить глаза.
– Погодите, что это? – она прильнула к окну. – «Скорая»… Это не кабан… Поезд сбил человека?!
Белая машина с красной и синей продольными полосами и надписью «Ambulance» быстро ехала, сверкая проблесковыми маячками, по гравийной дороге, идущей к насыпи, на которой замер, словно провинившийся, поезд.
«Уа-уа-уа-уа», – протяжно плакала ее сирена, заставляющая сжиматься сердце при мысли о том, что этот тревожный колокол хоть раз в жизни, да бьет по каждому, и дай бог, если это заурядное отравление, высокая температура при простуде или приятное событие – грядущее появление на свет нового человека. Но ведь бывает и по-другому, и от этого никто никогда не застрахован.
Они едут во втором вагоне, значит, там, впереди, совсем рядом, на путях лежит тело, а может, прямо под ними, ведь скоростной поезд, несмотря на экстренное торможение, имеет большой тормозной путь. Катя представила себе распластанное тело, бурую кровь на рельсах, которая еще не успела запечься, и ей стало дурно. Горло сжал спазм. Хорошо, что она сегодня ничего не ела, только чашка кофе и круассан утром, иначе ее бы стошнило прямо здесь, перед этим великолепным французом.
– Екатерина, лучше вам не смотреть. Да, только что сообщили, что под колеса попал молодой человек. Очевидно, наркоман. На станции оказались свидетели, говорят, он вел себя неадекватно, явно находился под воздействием чего-то. Вы очень бледная. Вам плохо? Я спрошу у проводника лекарство. Какое успокоительное вы обычно принимаете?
– Никакое.
Он протянул ей стакан воды. Катя сделала маленький глоток, но испугалась, что ее стошнит, поблагодарила и поставила стакан на столик, который разделял их, обозначая границу.
На столике лежали Сонины фотографии.
– Это ваша дочь? – Француз явно желал увести разговор и переключить Катино внимание. – Очень красивая девушка, но, наверное, она больше похожа на вашего мужа?
Катя неопределенно кивнула, не признаваться же, что мужа у нее никогда не было. Она бережно убрала фотографии обратно в ежедневник, затем выпрямила спину, прижалась к стенке купе, прикрыла глаза и начала медленно дышать, стараясь, чтобы вдыхаемый воздух доходил до самого низа живота. Так учила бабушка в детстве, когда Катю укачивало в транспорте, а им надо было проехать несколько остановок до поликлиники. Как и у многих людей со слабым вестибулярным аппаратом, окреп он у нее уже во взрослом возрасте, когда Катя сама села за руль. Сработал всем известный феномен: водителей никогда не укачивает, даже если в качестве пассажира они не могут проехать и десяти минут.
Сейчас дело было даже не в тошноте, а в этих зримо представленных каплях крови, которые и вызвали спазм. Катя дышала, как учила бабушка, и прислушивалась к себе: неужели это предвестник панической атаки? Она не боится вида крови, принимает в подарок алые розы и даже купила себе красное платье, как посоветовал ей Лабковский. Она умеет отделять мнимое от реального. У нее все хо-ро-шо. И у Сони все хо-ро-шо. У них обеих все просто замечательно, а попавший под колеса наркоман – одна из чужих бед, которые не имеют к ним никакого отношения. Это все нервы, усталость, впечатлительность – от них так заходится сердце…
Поезд тронулся. Француз сел напротив и опять зашелестел газетами. Катя решила, что он снова примется невозмутимо читать, и позавидовала его выдержке, но, когда открыла глаза, увидела, что он всего лишь сложил газеты в ровную стопку, а сверху опять поместил книгу.
– Вам нравится Набоков? – спросила его Катя.
– Мне нравится русская литература! – Он был рад сменить тему разговора и отвлечь ее мысли от трагедии. – Пушкин, Тургенев и Толстой оказали огромное влияние на литературу Франции. Наши писатели стали создавать свои произведения под влиянием русских. Например, Андре Жид или Альбер Камю немыслимы вне Достоевского. И это касается не только прошлого! Одним из величайших современных французских писателей считается русский эмигрант Андрей Макин, он переехал к нам в конце восьмидесятых годов. Его знаменитая книга «Французское завещание» получила самую престижную во Франции Гонкуровскую премию, а также премии Медичи и лицеистов. Такого никогда не случалось ни с одним французским писателем. В 2016 году Макин был избран членом Французской академии, основанной кардиналом Ришелье. А до него были Анри Труайя, Жозеф Кессель, Ирен Немировски и Владимир Волков – представители эмигрантской волны, сумевшие добиться признания во Франции. Разумеется, Набоков стоит особняком, в эмиграции он писал не на французском, а на английском, но именно этот русский писатель доказал всему миру, что можно блестяще писать на неродном языке.
– Наверное, вы и сам пишете или занимаетесь изучением литературы? – предположила Катя.
Тирада Оноре чем-то напомнила ей Семена, который тоже мог долго и со вкусом, с мельчайшими деталями, датами и подробностями рассказывать о том, что его действительно занимало.
– О нет! Я всего лишь любитель, преданный читатель. По профессии я архитектор. Кстати, я нескромно считаю, что моя работа в чем-то сродни писательству. Архитектор, как и литератор, создает с нуля то, чему предстоит простоять много веков. По крайней мере, каждый из них стремится к этому, воплощая свой замысел.