Пеперль - дочь Жозефины
Шрифт:
– О, пардон, уважаемая!
У Мали, изумлённой такой учтивостью, отвисает челюсть и она несколько секунд так и стоит с открытым ртом. Потом девочки делают несколько робких шагов в зал. Атмосфера там пока достаточно натянутая, как это и бывает обычно в начале каждого праздника. Однако стоит музыкантам взяться за свои инструменты, как лица присутствующих сразу же веселеют. И когда раздаётся клубный гимн, песня о весёлой хозяйке, все господа в один голос подхватывают её. В песне поётся о хозяйке постоялого двора, которая даёт путникам кров и стол, и ещё
Пеперль, которая с юных лет знает почти все куплеты этой популярной песенки, с удовольствием начала подпевать и, ведя за руку Мали, двинулась в глубину зала. Возле столика, за которым сидят четверо господ, чья-то рука делает ей знак. Пеперль послушно отвечает на приглашение и, подойдя ближе, приседает в книксене, как строго-настрого приказала им Мицци. Один из господ с интересом наклоняется вперёд и приподнимает коротенькую юбочку Пеперль, однако тотчас же с разочарованием на лице снова бросает её.
– Не знаю, – раздражённо ворчит он, – что граф, собственно, воображает себе. Я же ему чётко и ясно объяснил, что волосатые пизди мне не нужны, у меня должна создаваться иллюзия, что девчушке едва минуло десять лет. Прошу вас, господа, полюбуйтесь сами, пожалуйста, это волосы или нет?
С этими словами он снова поднимает юбчонку Пеперль, мужчины склоняются к предмету исследования и с серьёзным видом констатируют:
– Это волосы, ты совершенно прав.
В этот момент Мали внезапно выскакивает вперёд, незамедлительно обнажает плюшку и, сияя от счастья и удовольствия, заявляет строгому суду:
– А мне действительно только десять лет исполнилось!
– Ни черта подобного, – в ярости шипит Пеперль, – тебе двенадцать лет и скоро будет тринадцать.
– Врёт она всё, мне правда только десять лет, – защищает Мали свой гешефт.
– Не спорьте, дети, мы сейчас это сразу проверим. Иди-ка сюда, становись на стол, у нас есть тут специалист, и он мигом определит, сколько тебе лет на самом деле.
Мали проворно взбирается на стол и стоит в ожидании.
– Послушай, Аристид, сделай одолжение, пожалуйста, понюхай пиздёнку, – просит говоривший, обращаясь к сухопарому господину, который до сих пор с подчёркнутым равнодушием не обращал никакого внимания на детей.
Тот с довольно скучным ещё выражением лица наклоняется к пизде Мали, однако, вдохнув её аромат, становится оживлённее и даже, можно сказать, возбуждённее. Он закрывает глаза, ещё раз сосредоточенно принюхивается к пизде и затем категорически объявляет вердикт:
– Не больше двенадцати с половиной лет!
Пеперль потрясена такой прозорливостью.
– Ну и ну, как же это вы так точно установили?
– Да, дитя моё, – высокомерно улыбается Аристид, – это разработанная мною самим наука. В результате долгих и кропотливых исследований я овладел знанием данного предмета, ошибка совершенно исключена. По запаху пизды я определяю не только возраст женщины,
– А понюхайте, пожалуйста, мою пизду, – просит Пеперль и встаёт на стол. – Может быть, и про меня вы тоже правильно вынюхаете?
Нос с аристократической горбинкой приближается к секелю Пеперль и принюхивается.
– Тебе около тринадцати с половиной лет.
– Верно, а больше вы ничего не вынюхали, господин граф?
– Ну, а что же я мог бы, на твой взгляд, ещё вынюхать?
– Кто я такая, – говорит Пеперль, а про себя думает: «Интересно, удастся ли ему определить по запаху, что я Мутценбахер-младшая»?
– Хорошо, дорогое дитя, я добавлю к сказанному следующее, во-первых, ты коренная венка, однако в твоём запахе пробивается также лёгкий славянский аромат. И ещё в твоей пизде есть что-то такое, что я не могу сразу определитьть, однако она почему-то кажется мне знакомой. Может быть, я уже когда-нибудь тебя нюхал?
– Не нюхали и не ебли!
– Дитя моё, я не имею обыкновения ебаться, я чистой воды учёный, задача моя только нюхать.
Ученый нос снова приближается к пизде Пеперль, и секель у той жадно вытягивается навстречу, в расчёте получить свою долю прикосновения.
– М-да, не исключено, что мне уже приходилось однажды нюхать пизду какой-нибудь твоей родственницы, ибо запах её больно знаком мне. Либо ты, не приведи господи, происходишь, может быть, из какой-то почтенной семьи, дорогое дитя?
– Нет, – с негодованием отвергает подобное предположение Пеперль, – ни из какой почтенной, как вы выразились, семьи, я не происхожу. А, скорее всего вы совали свой нос в пизду моей матери, которая была знаменитой шлюхой.
– Да что ты говоришь! – звонко смеются в ответ четверо мужчин. – В таком случае мы, верно, должны были бы весьма хорошо знать твою матушку?
– Моя мать зналась только с очень благородными господами.
– Ну, а мы, стало быть, на твой взгляд не достаточно благородны?
– Ой, что вы, нет, – спешит поправиться Пеперль, испугавшись, что она, возможно, ненароком обидела господ, а потом с медленной торжественностью произносит: – Моей матерью была Жозефина Мутценбахер!
– Не может быть! – в один голос восклицают четверо мужчин.
– Правда, я не вру, – клятвенно заверяет Пеперль, – да и зовут меня точно так же.
– Но у Жозефины ведь не было ребёнка, – заявляет один из господ, – я наверняка знал бы об этом, поскольку три месяца состоял с ней в связи.
– Так ты, чего доброго, и есть папаша, Эрнстль!
Господа взвывают от удовольствия, им подарено превосходное развлечение.
Названный Эрнстлем господин на секунду делает озабоченное лицо. Но затем тоже присоединяется к общему смеху, усаживает Пеперль к себе на колени и углубляется в созерцание её длинных красивых ног.
– Я ничего не имел бы против того, чтобы оказаться твоим отцом. В таком случае я прямо сегодня был бы готов взять на душу небольшой грех кровосмешения.
– Это что-то плохое или хорошее? – спрашивает Пеперль.