Перебежчик
Шрифт:
Такой учительнице нельзя врать, и я отвел взгляд.
Она что-то почувствовала, смолкла, как бы припоминая, не сказала ли чего лишнего.
– Ну… у вас работа, наверное, такая, – сказала она, замявшись. – Я понимаю…
И отошла в сторону, потом оглянулась, как бы раскаиваясь, что дала мне ключи.
– Я поговорю с ней наверху, в классе, – сказал я Олегу Григорьевичу, который все никак не мог оторваться от своей газеты. – Если не возражаете. Вестибюль – плохое место для разговора.
– Пожалуйста, – он пожал плечами и снова внимательно посмотрел мне в глаза, как бы проверяя
– Мне – нет, ей, боюсь, помешаете. Дело весьма деликатное. Сами понимаете, какие могут возникнуть вопросы.
– Покажите мне ваше удостоверение, – сказал он, сложив наконец свою газету. – На всякий случай.
– Я понимаю, – кивнул я, показав ему все документы, какие у меня с собой были. И когда он снова спокойно развернул газетные страницы, как если бы взял на себя обязательство прочесть там все, от корки до корки, я почувствовал себя свободным.
Оля уже ждала меня возле дверей с цифрой сорок два. Стояла неподвижно, глядя в пол, обнимая руками портфель. Милая, хрупкая девочка. Глядя на такую, у нормальных людей должно возникать желание защитить ее, уберечь от беды. Но это у нормальных людей.
– Вы будете защищать Игоря? – спросила она, когда мы вошли в кабинет, кажется химический.
– Это так, – кивнул я, – поэтому в любой момент ты можешь уйти. И вообще можешь со мной даже не начинать разговора.
– Ну почему? – она пожала плечами. – Спрашивайте.
– Оля, – спросил я, собравшись с духом, – а все-таки почему, узнав, что я защищаю Игоря, ты захотела со мной разговаривать? Тебе стало его жалко?
Она снова пожала плечами.
– Не знаю. Наверное, потому же, почему вы взялись его защищать.
– Только это? – спросил я. – Я-то защищаю его потому, что я адвокат, профессия такая – защитник. А тебе почему жалко его и не жалко других?
– Потому что они – подонки, – ответила она. – Я уже говорила вашему следователю Савельеву… Они затащили меня в кабину, а не Игорь… Там я была в бессознательном состоянии, ничего не соображала от боли и удушья. Но мне до сих пор кажется, что они его заставляли это делать. А следователь мне сказал, что для суда это несущественно. Что, если бы он не хотел, он бы не смог это сделать как мужчина… А он все равно это сделал, об этом говорит экспертиза… Ну вы понимаете, да? Еще он говорил, что я не могу знать, участвовал он или не участвовал в этом преступлении, поскольку была без сознания. А так оно и было, я ничего не соображала, было очень больно, я задыхалась, там было тесно, душно…
Она заплакала.
Я испугался: Олины слезы напомнили мне, что разговаривать с ней я не имею права. Что же делать? Савельев уже уволился из прокуратуры. Найти его можно, конечно. При желании. И кое о чем порасспросить.
– Оля, Оля… Зачем же ты подписала протоколы дознания, если сомневалась насчет участия Игоря?
– Я их почти не читала. Все время ревела, пока мне их показывали… И сейчас, как вспомню… А следователь и моих родителей убедил, и они ему тоже поверили. Так и получилось на бумаге, что Игорь был инициатором, сам специально меня вызвал на улицу. А теперь я из жалости его выгораживаю… Я думала, ладно, пусть пишет,
– Но ты действительно могла многого не знать и не видеть, если теряла сознание, – сказал я. – Откуда же у тебя это сомнение?
– Для этого надо быть на моем месте, знать его. Я знаю, я ему нравилась. Но он не как другие, не пялился, не писал мне записок, и потом видно же, как парень к тебе относится, если на тебя не смотрит, краснеет, если к нему обращаешься… Скажите, если я заявлю на суде, что беременна от него, его отпустят? Как будущего отца нашего ребенка?
Я молчал, не зная, что и сказать. Смотрел на нее и чувствовал себя полным идиотом.
– Ты – беременна? Твои родители об этом знают?
– Это я просто так сказала, надо же его освободить от тюрьмы. А вообще я хочу ребенка. Может быть потому, что боюсь, что уже не смогу рожать. Мне теперь все равно от кого. Кому я теперь нужна такая, правильно? Пусть от него… Если это освободит его от тюрьмы.
Это был детский лепет. Бедная девочка. Как же эта беда перевернула ее душу…
– Пока что забудь, что ты сейчас наговорила, – сказал я как можно мягче. – Это пройдет. Не может не пройти… Спасибо тебе.
– За что? – она подняла на меня глаза, полные слез.
– За искренность… В общем, ты убедила меня, что в этом деле многое еще не ясно.
Я поднялся.
– На сегодня хватит, идем, я провожу тебя к твоему охраннику.
Дома, то есть на новой квартире, я не находил себе места. Во что я ввязался? Тревога не отпускала меня. Неужели это изнасилование могло быть подстроено? Но как такое может быть? Как можно заставить подростка совершить такое гнусное преступление, если он не хочет этого делать? Похоже на то, что все здесь сложней, чем представлял себе следователь Савельев.
Сегодня насилуют и в лифтах, и в подъездах чуть ли не каждый день. Впрочем, говорят, что в последнее время статистика этих преступлений стремительно падает. Хотя от этого не легче каждой конкретной женщине или девушке, подвергшейся поруганию. Их близким тоже. Но статистика утверждает, что одновременно падает и рождаемость. Не следует ли из этого вывод, что падает мужская потенция? Поэтому уменьшается цифра изнасилований, а отнюдь не улучшаются нравы.
Что же стоит за случившимся? И за тем, что за ним последовало? Понятно, что за каждым заказным убийством всегда чьи-то интересы – политические, экономические. А здесь? Заказное изнасилование? Что-то новенькое…
Я разобрал свой телефонный аппарат, внимательно осмотрел его внутренности. Ничего такого, что могло быть прослушкой. Вряд ли Бах знает, что меня уже не надо просить или подталкивать, что теперь я расцениваю это как свой долг. Мне сейчас не просто интересно в этом разобраться, мне это необходимо. Ибо речь теперь пойдет о моем адвокатском расследовании. Я отдаю себе отчет в том, что адвокатское и следовательское расследование – разные вещи. И постараюсь не превышать своих прав. Мне надо добраться до сути, не формально, а во всех подробностях разобраться в этом деле.