Перебитая тропа. О поэте Евгении Забелине
Шрифт:
Приведенный пример, к сожалению, исключение из правила. В 1928 году «Рабочий путь» опубликовал больше тридцати стихотворений, но редкие из них выдерживали сравнение с написанными ранее. «Полынь» была прочно забыта. Зачастили нарочито торжественные интонации, напыщенные определения. «Флаги» стали «трепетными», «стропила» — «плечистыми», «колонны» — «неизбывными». Иногда подумаешь: да не пародировал ли он творения, славословившие послеоктябрьское бытие? Впрямую не пародировал. Просто писал одной левой, низводя рифмованную трескотню до полного безобразия. Получалось то, что получалось. Левой же подбирались заголовки: «Заем», «Опытная мобилизация», «Наука и труд»… У частушек — похлеще: «В селах знать должна хозяйка про молочную артель», «О сельхозналоге», «О профсоюзной культработе»… До какой же степени нужно было подмять, унизить поэтов, чтобы они с чужого голоса истошно кричали «Ура!». И хотя заздравное рифмотворчество не являлось тогда чем-то из ряда вон выходящим, появившееся к пятой годовщине смерти Ленина стихотворение «Тот день» переполнило чашу терпения ревнителей омской словесности.
«На сей раз громко, по-петушиному, запел
Что дедушка-мороз умеет „из стали“ выковывать дни, спорить не будем. А вот о „белом трауре“ мы слышим впервые. До сих пор в мировом масштабе траур практиковался только в черных красках» [20] .
20
И.Ст. Непонятные песни. — «Рабочий путь», 1929, 3 февраля, стр. 4. Полужирный шрифт использован автором рецензии.
Заколдованный круг. Писать как хочешь, как можешь — нельзя, смертельно опасно, а то, к чему понуждают почти в приказном порядке, — не получается, хоть убей! И убили — не сразу, правда… С рассрочкой на пятнадцать лет. Приложил руку к тому и замаскированный «И.Ст.».
Но — парадокс: явственно проступавшая в подобных стихотворениях фальшь подчеркивала совсем не фальшивое отторжение Забелиным «сверкающих идей». В своеобразном — от противного — нежелании признавать их он был совершенно искренен, а значит, с надеждой на продолжение сотрудничества с единственной в городе газетой следовало распрощаться навсегда. Благоволившего к поэтам Александра Кадникова к тому времени «ушли» из редакторов, сотоварищи же разбрелись из Омска или затаились на всю оставшуюся жизнь. Удивительно ли — «год великого перелома»… Спасайся кто может! Беги куда подальше! У Сергея Поделкова [21] прочел: к перемещавшимся по Сибири и Дальнему Востоку Павлу Васильеву и Николаю Титову [22] во Владивостоке присоединился Евгений Забелин. Там, на краю земли, и решил перебраться в Москву.
21
Поделков С. Павел Васильев. — В кн.: Васильев Павел. Стихотворения и поэмы. Л., 1968, стр. 24.
22
Титов Николай Ильич (1906–1960), поэт.
В середине февраля 1929 года он уже в столице. В первом же письме спешит рассказать Зое Суворовой (Забелин за ней ухаживал) о переменах в своей жизни.
«Пишу из Москвы, которая шумит, звенит и совершенно не похожа на наш тихий, спокойный Омск. <…> Сейчас масса дел — целый день в редакциях или в Доме Герцена. <…> Отдыхаю только к ночи в Кунцеве, маленьком городке около Москвы, где временно имею квартиру» [23] .
«Квартира», конечно, сильно сказано: обычно сибиряки снимали комнатки или углы. Место их проживания в Кунцеве полушутя называли «сибирской колонией». В октябре приехал Павел Васильев. Поселился с Забелиным.
23
Из письма Евгения Забелина Зое Суворовой (Чеботаревой), датированного 17 февраля 1929 г. С оригиналами писем Забелина меня познакомила в начале восьмидесятых сама Зоя Александровна. Сейчас они хранятся в Омском краеведческом музее.
Павел Косенко оставил описание их дома.
«Когда старый друг впервые посетил жилище молодых писателей, даже он, человек привычный, изумился. Мебель в комнате была представлена одной деревянной кроватью, на голых досках которой небрежно лежали пиджаки поэтов.
— Где же вы пишете? — спросил старый друг.
— На подоконнике. По очереди.
— А спите?
— На кровати, разумеется.
— Чем же вы укрываетесь?
— А вот, — и Васильев жестом миллионера указал на дверь, снятую с петель и прислоненную к стене. — Очень удобно.
Дверь была фанерной. Фанера прогибается и может служить некоторым подобием одеяла» [24] .
В Москве на исходе двадцатых Забелин ведет жизнь профессионального литератора. Зое Суворовой сообщает: «Сейчас решается издание книги моих стихов, которое, само собой, обязывает к большим хлопотам. Кроме того, приходится писать для журналов, скоро в них появятся мои „вдохновенные труды“» [25] . Речь, по всей видимости, шла о коллективном сборнике «Сибиряки». Но прошло какое-то время, и старавшийся помогать землякам Иосиф Уткин констатировал: «Книга была задержана самодурством некоего руководителя — а по-настоящему должна быть давно в работе» [26] .
24
Косенко П. На земле золотой и яростной. Алма-Ата, 1979, стр. 371.
25
Из
26
Материалы Государственного издательства художественной литературы: сб. «Сибиряки» — с надписью И. Уткина на машинописной копии (РГАЛИ, ф. 613 [ГИХЛ], оп. 1, ед. хр. 5810, л. 1).
Периодические издания повели себя приветливее. В апрельских номерах «Нового мира» и «30 дней» за 1929 год появились стихотворения «В тайге», «Полынь», «Карская экспедиция». С осени поэт стал печататься в «Известиях». Публиковались стихи Евгения Забелина, помимо того, в «Красной нови», «Красной ниве» и других журналах. Там же встречаем имя Павла Васильева. Общий подоконник располагал и к соавторству. Определить, кто в тандеме выступал первым номером, не так просто, вопреки гулявшему по литературным коридорам слушку, будто Забелин только тень Павла Васильева, будто он светит отраженным светом. Особенно когда пишет о Казахстане.
Такое мнение — плод чьей-то дурной фантазии: «степная песнь» Васильева рождалась, помня о стихах Забелина. У Павла Васильева тоже «ходит под бубном в пыли карусель» (курсив мой. — М.М.), а в стихотворении «Конь» «где-то далеко-о затосковала весна» (курсив мой. — М.М.). Как «В ауле» у Забелина…
Над костром дымный хвост повис — Ну, еще кизяку подбросьте… Джурабай, разливай кумыс, Я сегодня приехал в гости… Слышишь — ветер густой подул, Зазвенел по упругим скулам? Знаешь, старый, ведь мой аул Далеко-о за твоим аулом… Видишь — легкий ковыль цветет… Над плечом, от жары усталым, Растекается крепкий пот Накипевшим бараньим салом. Джурабай, гостей не проспи! Голубеет сладко прохлада, Босоногий ветер в степи Прогоняет обратно стадо. Здесь, в тугие ладони рук Смуглой кровью вливая жилы, Напои допьяна бурдюк Молоком молодой кобылы. Дорогие ковры за ним Лягут шелковым солнцем рядом… Ты скажи, чтоб твоя кызым Улыбнулась песней и взглядом. Погляди, кызым, на меня… Скоро юрту отца покинем, Обручальное золото дня Потускнеет в сумраке синем. Скоро месяц своим ковшом Зачерпнет закат в небосклоне, И ночным пахнут камышом Тонкогривые наши кони. За простор на том берегу, За ковыль, родной и медовый, Не они ль с землей на бегу Будут чокаться четкой подковой? Слышишь — ветер густой подул, Зазвенел по упругим скулам? Знаешь, старый, ведь мой аул Далеко-о за твоим аулом… [27]27
Забелин Евгений. В ауле. — «Рабочий путь», 1926, 3 ноября, стр. 3. Подпись: «Мих. Волков». Другая публикация: «Красная нива», 1929, № 39, 22 сентября, стр. 17.
Этот породнившийся со старым Джурабаем «мой аул» и протяжное кочевничье «далеко-о» в поэзии дорогого стоят. Другое дело, что талант Павла Васильева оказался масштабнее, убедительнее, Забелин же в какой-то момент остановился в пути.
По какой причине? Их много. Одна кроется в особом характере дарования омича: он был, по свидетельству знакомых с ним людей, не просто поэт — поэт-импровизатор. Но импровизаторы обычно пренебрегают отделкой своих сочинений. Работы его стиху, во всяком случае, определенно не хватало.
Заедала текучка: требовалось печататься, все время печататься… Чтобы не затеряться в столичном многоголосье. О хлебе насущном тоже приходилось думать: заработков, кроме литературных, насколько мне известно, у него не было. Использовал «внутренние резервы»: омские стихи — под новым названием, переставляя строфы, меняя слова — публиковал и в одном, и во втором, а иногда — в третьем и четвертом журналах…
В тридцатом составил небольшой (две тысячи строк) сборник стихотворений, озаглавил — «Суровый маршрут». Как отрывок из поэмы, прочитанный на писательском собрании в Омске. Он не вышел. Первую книгу Забелина читатели увидели через шестьдесят лет [28] .
28
Забелин Евгений. «Полынь». Составление, биографический очерк и примечания М. С. М у д р и к а. Омск, 1990.