Перед бурей
Шрифт:
— К той форме! К тому способу! — горячился Гоц. — А какую форму и какой способ он предпочитает? Пусть не таится, пусть скажет. Может быть, мы предпочтем его «формы и способы». Может быть, найдется компромисс… Это же просто выходка, чисто негативная, недостойная делового и серьезного человека. И это в вопросе, от благополучия разрешения которого зависят судьбы новой России. И он еще заявляет — взгляните на эти его слова — что он находит, что «следует проделать следующий этап революции и дойти до однородного социалистического министерства». Это же просто вызов, коварная вылазка против коалиции. Не будь это Коновалов, я сказал бы — это провокация.
Я был искренне удивлен.
— Абрам, вы неправы. Никакой
Но Гоц твердо стоял на своем:
— Вы ни за что не хотите видеть, что на нас идет напор с двух сторон.
Слева большевики травят «десять министров-капиталистов», требуя, чтобы мы от них «очистились», т. е. остались без союзников и скатились им прямо в пасть. Справа — заговорщики, монархисты, мечтающие о военном диктаторе, о генерале на белом коне: эти нашептывают в уши кадетам и кадето-подобным, что, их же жалеючи, советуют им лучше уйти и оставить нас одних, чтобы не погибнуть вместе с нами, давно на их взгляд обреченными. А теперь вот и люди, вроде Коновалова, говорят то же. Это нам знак: чего не делать. Не сокращать, а расширять свою политическую базу. Не отступаться от коалиции, а обоими руками за нее держаться.
Устами Гоца с нами говорила, в сущности, целая группа т. н. «сибирских циммервальдовцев»: кружок, с которым он тесно сблизился по выходе в вольную команду и работая в газете «Сибирь». В нем были такие люди, как И. Г. Церетели и Ф. И. Дан, и как примыкавшие к ним В. С. Войтинский, Вайнштейн-Звездин и др. Всё это были люди больших, иногда огромных достоинств. Идти с ними плечо в плечо и нога в ногу было легко и радостно.
Но над всеми ими тяготела, часто обеспложивая их работу, одна старая и, на мой взгляд, устаревшая догма. Она гласила, что русская революция обречена быть революцией чисто-буржуазной, и что всякая попытка выйти за эти естественные и неизбежные рамки будет вредной авантюрой. Но если наша революция — в принципе буржуазная, то и «делание» ее выпадает на плечи буржуазии. Заменить ее мы не можем; максимум возможного для нас — буржуазию, призванную делать революцию, поддерживать и бережно подталкивать.
Догма эта сказалась на первых порах властебоязнью: Церетели и его друзья долго упирались перед вхождением в правительство. Из-за этого самая коалиция вышла запоздалой. А когда всё-таки на нее пошли — упорно предоставляли буржуазии идти в коренной упряжи, сами идя «на пристяжке». Если не было «коалициоспособных» представителей буржуазии — довольствовались фигурами, персонально принадлежавшими к буржуазии, но не представляющими ее, как класса. Соглашались на всё, только бы не переобременить плеч трудовой социалистической демократии противоестественной ответственностью за власть, которой догма велит оставаться чужой, буржуазной.
Тщетно наш общий советский «трест мозгов» вырабатывал план «регулируемой смешанной экономики». Тщетно наш чисто-партийный «трест мозгов» разрабатывал законопроект о социализации земли и другие, с ним связанные. Тот и другой пролежали под сукном вплоть до того времени, пока ими не завладели большевики, одно карикатурно исказив, а другое — доведя до абсурда, — и повернули их в бессмертную заслугу самим себе.
Но, конечно, не Г. Е. Львову было угнаться за лихорадочными темпами событий, а тем более — управлять ими. Г. Е. Львов претерпевал революцию.
Он не был враждебен крестьянству; это противоречило бы его земскому гуманитарному крестьянофильству; но когда аграрная революция стала стучаться в ворота, нажим на него земско-землевладельческих кругов стал так силен, что он внезапно поставил ультиматум: или он, или политика министерства земледелия. Впрочем, это был скорее повод для его ухода из правительства, чем истинная причина; он просто к этому времени слишком ясно почувствовал, что, как глава Временного Правительства, он не является и не может быть тем «настоящим человеком на своем настоящем месте в самое настоящее для него время». И он был прав.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Разнобой в ПСР. — «Правые», «левые» и «левый центр». — А. Ф. Керенский. — Уход кадетских министров и заговор Корнилова. Демократическое Совещание. — Октябрь. — Четвертый съезд ПСР. — Откол «левых с. — р-ов». — Всероссийский съезд крестьянских депутатов. — Петроградский Совет и Собрание уполномоченных от фабрик и заводов
По мере развертывания событий, изначальный разнобой в Центральном Комитете ПСР становился всё отчетливее. Из прежнего эклектически-компромиссного центра выделился левый центр, вынесший из опыта шести месяцев революции заключение, что коалиция центральных партий трудовой демократии — с.-р. и с.-д. меньшевиков — с партией либеральной буржуазии далее немыслима без окончательной дискредитации их в массах и без перехода их влияния на народ к большевикам.
С точки зрения левого центра, развивавшейся мною и моими политическими друзьями, русская революция, в качестве революции общенациональной, имела одно чрезвычайно уязвимое место: это — отсутствие в России устойчивой и зрелой либеральной буржуазии.
Наступление революции в России было катастрофой для всех откровенно-правых партий. У них исчезло даже всякое мужество поднять свое знамя. Партия кадетов из самой левой легальной партии неожиданно для себя превратилась, благодаря исчезновению старых правых, в самую правую легальную партию. Но тем самым она естественно сделалась складочным местом для всего, что было когда-то правее ее. Партия к.-д. не заметила, не осознала или намеренно закрыла глаза на это затопление ее рядов справа, и теперь несла все его последствия, т. е. всё более резкий отрыв от революционной демократии.
Были и еще две причины, по которым с к.-д. партией коалиция стала немыслимой. Россия была при старом режиме «темницею народов», и революция разбудила ее узников — т. н. «негосударственные национальности». Или законные права этих национальностей революцией будут признаны, и тогда Россия станет преобразовываться в свободный федеративный союз равных народов; или этого не будет, и тогда у «негосударственных национальностей» не будет иного выхода, кроме сепаратизма. К.-д. партия, со времен самодержавия привыкшая себя чувствовать и мыслить, как «государственная», глубоко централистическая партия, не могла не бороться изо всех сил против всякого шага по пути к децентрализации России, производимой по национальному признаку. Для нее это было ослаблением государственного единства. Надо было выбрать: или союз с ищущими своей эмансипации «негосударственными» национальностями, и тогда разрыв с к.-д. партией; или сохранение коалиции с к.-д. партией, и тогда отчуждение и вражда с украинцами, белорусами, национальностями прибалтийского края, Кавказа, Башкирии, Туркестана и т. д.