Перед вахтой
Шрифт:
Перепалка с Дамиром отвлекла его и уравновесила душу. — Я на увольнение просто не записался, поэтому и вычеркнуть меня из списка невозможно. Дамир скривил губы.
— И тут вывернулся, разгильдяй… — буркнул он и поспешил к выстраивающейся роте.
Он скомандовал «смирно», и все вытянулись и затаили дыхание.
Один Антон не вытянулся и не затаил дыхания. Он побрел по коридору, думая о неуязвимости тек, кто ничего не нарушает и ничего для себя не добивается. При такой ситуации даже важный начальник — старшина роты не может тебя наказать и чего-нибудь лишить,
Направился к кабинету Дамир Сбоков, сопровождаемый свитой выведенных из строя за нарушение формы одежды. Но тащились они за мичманом зря, на сегодня песенка их была уже спета. До начала концерта оставалось еще минут сорок, и Антон завернул в класс.
В классе сидел комсорг роты Костя Будилов и читал книгу — никакого сомнения, что про своих любимых композиторов-классиков. Костя поднял от книги белокурую голову, и на его лине было написано умиротворенное блаженство. Но когда он разглядел Антона, небесный свет этого выражения угас.
— Погоди-ка, а по какому у тебя двойка? — озаботился Костя. — У меня не зафиксировано.
— Успокойся, бдительный вожак масс, — сказал Антон и сел на свое место в последнем ряду у окна. — У меня нет двойки. Я хороший.
— Все хорошие отпущены в увольнение, — возразил Костя. — Может, ты схлопотал взыскание?
— А ты? — резонно заметил Антон. — Разве ты схлопотал взыскание или огреб два шара? Я не хочу в город, — сказал Костя. — Мне и здесь не скучно.
— Вот и я то же самое. Не хочу.
— Тут что-то не так, — покачал головой Костя Будилов. — В жизни такого не было, чтобы Охотин не хотел в город.
— Мало ли чего в жизни не было, — буркнул Антон. — В нашем буфете болгарских сигарет в жизни не было, а теперь появились, когда я курить бросил.
— Мелко мыслишь, святой Антоний, — улыбнулся Костя Будилов. — А впрочем, все святые проходимцы ставили свои персоны в самый центр мироздания.
— Как я мыслю, этого под тельняшкой не видно, — обиделся Антон. — А излагаю я мысли, сообразуясь с культурным уровнем аудитории.
— В таком случае ты перепутал аудиторию, — отсек Костя и опять углубился в свою книгу. Но у Антона распалился язык.
— Ах, простите, сэр! Я и забыл, что вы уже успели вычитать в справочнике, какого числа Бетховен сочинил Лунную сонаты.
— Успел, — отозвался Костя, не подняв головы.
— Вот если бы ты сыграл эту сонату, — продолжал Антон, — тогда бы я перед тобой снял шляпу.
— Тут-то и задумаешься… — Костя бережно закрыл книгу. — Не вспомнить ли былое, не сыграть ли ради такой чести.
— А ты что… можешь? — осторожно спросил Антон.
— Я пошутил, — засмеялся Костя Будилов. — Где уж нам, серым.
— Что-то ты темнишь, — предположил Антон. — Дело твое.
Я не девочка, меня тайнами не заинтригуешь. Костя поднял руки:
— Какие тайны? Я весь нараспашку. Антон вглядывался в какое-то новое,
ироническое
— Нет, — покачал он головой. — Ты не весь нараспашку. В тебе какой-то змей укрывается. Скажи, почему при таком интересе к музыке ты выбрал себе столь немузыкальную карьеру? Шел бы в искусствоведы.
Костя блаженно зажмурился:
— Отличная профессия. Мечта души.
— В чем же дело?
— Дело в том, Антоша, — мягко сказал Костя Будилов, — что я не ставлю себя в центр мироздания и не считаю свои вкусы и склонности эдаким билетиком на станцию «Легкая жизнь». Будь сейчас в мире тишь да благодать и вообще коммунизм, конечно, я стал бы искусствоведом. А ведь ты посмотри, как живем. С одной стороны — враги, с другой — подлецы, с третьей — ротозеи, с четвертой — сумасшедшие. жутко подумать!.. И когда она по вине первых, вторых или четвертых грянет — а она грянет, — тогда России понадобится кадровый военный. Военный высшего класса, академически образованный. А не наспех переученный из эстета офицер запаса. Уразумел мою позицию, святой Антоний?
— Так как же, по-твоему, выходит? — проговорил Антон. — Всем, значит, под ружье? Как в древней Спарте?
— Для высокоталантливых музыкантов можно сделать исключение, — улыбнулся Костя Будилов. — Ну-ну, ничего не надо доводить до крайности. Крайность одного — это уже другое. Надо, чтобы каждый человек исполнил свой долг так, как он его понимает. Может, она и не грянет… Говорят, некий астероид скоро приблизится к Земле на опасную дистанцию. Хорошо бы упал где-нибудь в пустыне Гоби или Шамо. Отвлек внимание человечества от грызни меж собой… Костя вздохнул и снова бережно раскрыл свою книгу.
В клубе Антон наткнулся на мрачного Григория. Тот сказал, подав руку:
— И ты, брат? Ну, я разгильдяй, мне сам бог велел без берега догорать, а тебя и при твоем совершенстве не уволили?
— Сам не хотел, — сказал Антон.
Григорий смотрел на него долго и пристально. Потрогал лоб.
— Ты не перетренировался? Знаешь, говорят, что при усиленном упражнении одного органа какой-нибудь другой начинает чахнуть и в конце концов вовсе атрофируется.
— Думаю, у меня все в норме, — сказал Антон.
Григорий отнял руку от его лба.
— В здоровом теле здоровый дух — великое благо, говорили древние. В чем же дело?
— Шерше ля фам… — насильственно улыбнулся Антон и вдруг, сам того от себя не ожидая, рассказал Григорию всю историю с Леночкой.
Давно уже шел концерт, в фойе, кроме них, никого не было, и Гришка покуривал в кулак, слушая печальную повесть. Дослушав, чем кончается, он высказался:
— Я бы с моим характером раскрасил ему вывеску. Конечно, это ничего не изменило бы, но высокое нравственное удовлетворение я бы получил. А может быть, прав ты. Так и должен терять мужчина. Без слез и эксцессов, без мольбы и угроз. Гордо уйти: «не хочешь — не надо». А вообще на эту вещь рецепта быть не может, и каждый решает эту проблему в духе релятивистского субъективизма. Впрочем, я так и не понял, что было в этой деве, кроме внешнего обаяния.