Перед вахтой
Шрифт:
И сосущая пустота в душе, и сам кругом виноват.
Он стал злым. На тренировке размозжил третьекурснику носовой хрящ. Никто не понял, что это от злости. Бокс — суровый спорт. Бокс — это всегда риск. Только Пал Палыч сказал неласково:
— Я требую культурного боя. Что бы ни случилось в личной жизни, на ринге ты спортсмен. Еще такая вспышка, и я тебя сниму.
Антон не мог допустить мысли о том, что его снимут с соревнований. Бокс стал частью его существа. Он научился работать, стараясь не нанести травмы противнику. И тут только понял, что такое бокс и чем он, кроме приемов, отличается от кулачной
— Снова шерше ля фам, Эх ты, святой Антоний. — И добавил: — Ходит мальчик весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего роковых последствий.
Пал Палыч напомнил ему:
— Декабрь на подходе. Пора подумать про второй разряд.
И устроил ему бои с третьеразрядниками. Антон без большого усилия выиграл все, и через несколько дней Саша Ярцев, хиленький фехтовальщик третьего разряда и председатель спортивного совета курса, вручил ему синий значок и сделал новую запись в спортбилете.
Антон не показал своей радости ни словесно, Ни выражением лица, и Пал Палыч на этот раз похвалил его:
— Степень выдержки пропорциональна степени культуры человека.
Выдержку приходилось напрягать всю. Хорошо еще, что не было минуты свободного времени, но порой и на ринге он думал о ней, и тогда снова хотелось драться зло и кроваво. Лекции теперь слушались вовсе плохо. И работы его уже не просили переписывать. Первая двойка мелькнула в журнале против его фамилии.
Стоял декабрь, и Пал Палыч пригласил его в Кавголово на лыжи. У большого трамплина, глядя на взмывающих прыгунов, тренер спросил;
— Рискнул бы?
Девяносто метров под тобой, это не финики, не каждый отважится лететь с такой высоты на двух ненадежных дощечках. Но Антон так уверенно ощущал свое тело, что нет, казалось, для этого тела ничего невозможного.
— Что за жизнь без риска! — сказал он. — Хоть сейчас.
— Глупо. Рисковать надо в крайнем случае, а не «сейчас». Сейчас ты поломал бы себе кости.
— А вдруг не поломал бы?
— Возможно, что «вдруг» не поломал бы. Не стоит строить свою судьбу на таких непрочных штуках, как «вдруг».
— Что такое судьба? — спросил Антон.
— Судьба — это работа, — ответил Пал Палыч. Потом, когда подошли к озеру, он добавил, улыбнувшись:
— И немножко «вдруг».
На берегу под откосом, они развели костер, поджарили на прутиках охотничьи сосиски, разогрели подмерзший хлеб и запили яство кефиром. Костер забросали
Смеркалось, хотя был пятый час дня. Они поднялись в поселок и около гостиницы встретили знакомого Пал Палычу лыжного тренера.
— Павел, ты в город? — спросил лыжник. — Тогда погоди чуток, я с машиной.
Он пошел в гостиницу за вещами. Пал Палыч присел на ступеньку, добыл из рюкзака плитку шоколада, развернул и отломил половину. Антон взял шоколад и стал откусывать по ломтику, глядя на хлопающую дверь гостиницы. Он проглотил последнюю дольку, и вдруг вышла Нина, и Антон даже не вздрогнул, настолько он ждал все время такой вот случайной встречи и был готов к ней. Он встал со ступеньки спокойно, будто затем и сидел — дожидался. Но в глаза Нине он посмотреть не мог и рассматривал просторный голубой свитер, красные варежки, волосы, выбившиеся из — под шапочки, и тонкие финские лыжи.
— Здравствуйте. Что же вы? — сказала Нина. — Неожиданно, да?
— Нет, — сказал он.
Неподалеку у забора стояла зеленая «Волга», и Пал Палыч пошел к ней, кинул свои лыжи на крышу. — Непонятно, — сказала Нина.
— Может быть, хватит меня наказывать? — попросил он.
— Ах да! Вы привыкли к победам и фантастическим темпам. Вы феномен и святой Антоний. Скажите, вы уже перестали писать стихи?
— Стихи? При чем тут стихи… Да, конечно. Иногда. Очень редко, и такое мрачное, что перечитывать не тянет.
— Откуда мрачность? У вас такие успехи! — мстила она ему за Москву. — Второй разряд по боксу, московская красавица у ног, фотография в журнале «Огонек», распространяемом во всем мире…
— То есть? — удивился Антон.
— Не прикидывайтесь, что не видели, я вам не верю.
— Клянусь, — сказал он.
Она поверила и стала говорить мягче:
— В номере, посвященном годовщине, снимок первой шеренги училища, и вы — третий с краю. На плече винтовка, белые перчатки и голова задрана, будто вы провожаете глазами самолет, на котором улетела ваша московская красавица. Очень там у вас смешное лицо. Даже старшина роты стал вас уважать после ваших спортивных успехов. Откуда же мрачность в стихах? Прочтите, я не верю на слово.
— Не стоит, — мирно попросил Антон. — Это не гейзер. Теперь я вам уже никогда не поверю, — сказала Нина.
— Ну, пусть, — решил он. — Прочту, чтобы вы убедились.
В безликой сутолоке дней
увял цветок души моей.
И, обрастая лопухами,
я положу его в альбом
с моими детскими стихами —
пусть будет память о былом.
В самом деле не гейзер, — сказала Нина. — Но со слезой.
— Меня зовут, — заметил Антон. — Пойду скажу, что поеду поездом.
— Нет, зачем же? Поезжайте в машине,
— Вы не хотите, чтобы я проводил вас?
— Не надо. Идите, Антон. Не нарушайте режим и не меняйте свой образ жизни. Кстати, когда начнутся соревнования?
— Ровно через неделю, — сказал он. — Мой первый бой в понедельник тринадцатого. Весело?
— Вообще зрелище драки меня удручает, — сказала Нина. — Не приглашайте меня смотреть, я не приду.
— Бокс не драка, — слабо возразил он.
— Только для знатока, — сказала Нина, положила лыжи на плечо и пошла не оглядываясь.