Перед вахтой
Шрифт:
Антон дышал тяжело, побитая физиономия болела, и ныла грудная кость. Он тряс руками, плевался в миску и тоже отворачивался, ликуя. Чтобы Пал Палыч не видел, как хотят растянуться от уха до уха вспухшие губы, не оборачиваясь, он спросил:
— Николай, ну как насчет двадцатого?
— Подумай, кому ты завещаешь свои долги, — отрезал Колодкин, но тут же, вспомнив, что обещал уважать противника, попросил: — Пал Палыч, дайте мне с ним разок поработать до соревнований?
— Не считаю нужным, — сказал Пал Палыч. — Хочешь отквитаться, двадцатого
Пришла суббота, и Антон выдраил свой участок коридора до умонепостижимого блеска. Потом он выбрился, вычистился, выгладился, и зачесался, и стоял в строю выставочным экземпляром, сверкая, благоухая и победительно ухмыляясь.
— А вы что? — мрачно изрек Дамир Сбоков.
— Я ничего! — лихо ответил Антон.
— Наглец, — произнес мичман еще мрачнее. — Думаете, раз вы Охотин, вас каждый раз будут увольнять с двойками? Выйдите из строя.
— Двойку я еще во вторник исправил, — доложил Антон, не испытывая пока волнения. Он своими глазами видел, как химик ставит в блокнотик пять баллов против его фамилии.
— Перестаньте врать и выйдите из строя! — приказал мичман окрепшим голосом. — В журнале стоит двойка.
Пришлось выйти из строя, и тут Антон заволновался. В кабинете командира роты мичман сунул ему под нос классный журнал, и там в самом деле красовалась ничем сзади не прикрытая двойка.
— Два балла! — подчеркнул мичман, захлопнул журнал и швырнул его на стол. — Можете раздеваться.
— Я сдавал вечером, на консультации, — объяснил Антон. — Химик в свой колдун поставил оценку, а в журнал, видимо, забыл.
— Подробности выясним в понедельник, — сказал мичман. — Жаль, что вы освобождены от нарядов. Постояли бы дневальным. Идите раздевайтесь, Охотин. Не парьтесь зря в шинели.
Антон посмотрел прямо в глаза старшине роты:
— А приемчик-то незаконный, товарищ мичман. Мичман разъярился, задергался:
— Он еще рассуждает о законности! Ступай вон, не маячь перед глазами!
— Что? — полюбопытствовал зашедший в эту минуту в кабинет капитан третьего ранга Многоплодов.
— Все то же, — пожал плечами мичман. — Вот, хотел с двойкой уволиться. Утверждает, что исправил, а в журнале оценка не проставлена.
— Ну и отпустил бы его! — удивился такой строгости Многоплодов. — В понедельник проверим. Если врет — накажем. Но Охотин не врет, я его знаю.
— Хватит цацкаться, — отрезал Дамир Сбоков. — Я его в прошлую субботу отпустил с двойкой под честное слово, что в начале недели оценка будет исправлена. Теперь раскаиваюсь. Даже если он не врет, почему не доложил, что исправил? Почему не позаботился о том, чтобы в журнале все было в порядке? И за бестолковость надо наказывать. Пусть посидит поразмыслит о своем поведении.
— Ну, пусть посидит, это не смертельно, — легко согласился командир роты. — Перед соревнованием даже полезно. Когда у вас первый бой?
— В понедельник тринадцатого, — ответил Антон.
— Вот видите! — обрадовался командир роты. — Надо
— Можно и так утешаться, — сказал Антон. — Разрешите идти?
Вечером он позвонил Нине из опустевшего клуба. Не было дома. Наверное, пошла куда-нибудь с мичманом, где ж ей быть, подумал он. И долго еще слушал безжизненные гудки в трубке.
Потом он пошел в пустой кубрик и привязал к шее восьмикилограммовую гантель. Сел на табурет. Сунул пальцы ног под батарею отопления и стал тренировать пресс, сгибаясь назад до полу и вперед до подоконника. Это упражнение от всего помогает.
3
Утром в актовом зале был парад и подъем флага спартакиады. Антон шел в строю под грохот оркестра старшего лейтенанта Трибратова и чувствовал себя предельно ловким и собранным. Он стоял на сцене в голубых трусах и голубой майке, отливающих шелковым блеском, а разного рода начальство произносило речи с трибуны, напутствовало, вдохновляло, выражало уверенность и объясняло, как необходим спорт для военного человека.
После парада гимнасты ушли в спортзал, пловцы поехали в бассейн, а волейболисты с баскетболистами — в спортивный зал базы. На клубной сцене остались боксеры. Начались бои, прибавилось в зале народу, и обстановка сразу стала деловой и напряженной.
Антон смотрел, как дерутся легковесы, болел за свой курс, кричал вместе со всеми и хлопал в ладоши, когда видел красивый удар. Зал накалялся, и кое-кто пробовал свистеть, но на свист подбегал офицер и грозил вывести из зала. Тогда слишком эмоциональный зритель орал во всю силу молодой глотки:
— Давай, Алик, давай!
И если Алик все-таки не «давал», с другой стороны следовало:
— Там никаких «давай» уже не будет…
Антона тронули сзади за плечо. Он обернулся.
— Привет, — сказал Колодкин. — Началось.
— Приятно посмотреть, — отозвался Антон.
— Наше дело воевать, смотрят пусть гости, — высказался Колодкин. — Смотаемся в пустой класс, поработаем?
— Пал Палыч не велел, — отказался Антон.
— Пал Палыч тебе подыгрывает, — уязвил его Колодкин. — Потому и не велел, чтобы у тебя была уверенность после случайно выигранного боя. А я бы тебя нынче поколотил.
— Хватит, наколотился, — ответил Антон. — Помнишь, что сказал Петр Великий шведскому генералу Левенгаупту? Он сказал: выпьем за учителей наших. Прошло твое время, Коля Колодкин, и скатился ты до положения второстепенной державы.
— Смело заблуждаешься, милый поросенок, — усмехнулся Колодкин. — Даже уважения достойно. Ну, не хочешь драться, упрашивать не стану. Сиди глазей.
Он откинулся на спинку кресла и, обидевшись, закусил губу.
— Пойдем, мастерюга, — решил Антон и поднялся. — Политики говорят, что никогда не вредно дать по физиономии потенциальному противнику. А кто будет судить?