Перед вахтой
Шрифт:
— А помните, как нас трепало на переходе? — возразил Антон.
— Будет что рассказывать девушкам в Ленинграде, и станут они уважать, жалеть и любить вас, старшина, особенно если еще не приучены рассказы бывалых юных моряков делить па шестнадцать, — щекотал лейтенант Антона колким ежиком слов. — Но про то, что делается у нас в конце осени, девушкам, даже приученным делить на шестнадцать, рассказывать не советую: назовут лгуном и выдумщиком и навсегда лишат доверия. Осенью нам с вами не пришлось бы скучать да бездельничать на вахте. Да и якорь вряд ли пришлось бросить, а пришлось бы работать полным ходом носом на волну… Проверьте-ка пеленг,
Антон взял пеленг западного мыса. На сей раз все в порядке. Якорь держал крепко. Лейтенант Машкин-Федоровский умолк, наморщил залысевший уже лоб, задумался. В природе стало как бы чего-то недоставать.
— А что, например, бывает? — полюбопытствовал Антон, чтобы прервать молчание.
Лейтенант внимательно осмотрел серое пространство воды п неба, перегнувшись через поручни, глянул на палубу. Убедившись, что все в природе благополучно, он закурил, присел рядом с Антоном на флажный стеллаж.
— А что бы вы хотели услышать?
— Ну какой-нибудь случай, — сказал Антон.
— Я так и думал, — покачал головой лейтенант Машкин-Федоровский. — Юным умам всегда интересны случаи, происшествия, сюжеты. Предпочтительнее всего про пиратов и пограничников. От этого мы далеки, старшина. Мы живем без сюжетов, совершая будничную, однообразную, очень трудную и неуютную работу. Мы, тральные, плаваем больше любого торгового моряка, но мы не видим ни Лондонов, ни Амстердамов, ни Рио-де-Жанейро. А видим мы в лучшем случае вот этот самый Колгуев с его полутораэтажной столицей Бугрино. Ладно, не нам разжижать море слезами… Будет вам сюжет. А 'случился он в прошлом году в конце ноября. Мы добросовестно выполнили боевое задание и возвращались в базу, рассчитывая прийти домой в субботу к вечеру. Что касается погоды, то для ноября она свирепствовала вполне терпимо, хотя некоторым морякам, считающим восемь баллов выдающейся душетрепкой, пришлось бы в тот день худо.
— А вы уже старый моряк? — робко съязвил Антон, глядя на гладкое лицо лейтенанта.
— Не особенно, — спокойно согласился лейтенант Машкин-Федоровский. — Итак, кое-кто, освободившись от вахты, уже скоблил щетину, предвкушая увольнение на берег и бал в Доме офицера. И тут начался сюжет. Забегает в рубку радист и докладывает, что эфир полон отчаянными «SOSами». Командир дал разрешение связаться, и выяснилось, что это горланит рыбацкая шхуна «Двина» и что у нее руль заклинило на левом борту. А вы ведь представляете себе, что такое для одновинтового судна остаться в свежую погоду без рулевого управления.
— Не трудно представить, — сказал Антон. — Тут тебя море порастрясет как захочет.
— Идти на помощь мы не всегда можем, как военные, но судов поблизости не прослушивалось, а у каждого моряка, кроме обязанностей и прав, есть еще и человеческая совесть. Решил командир идти. Они же, рыбьи дети, знали свое место с точностью до двадцати миль во все четыре стороны. Как таких найдешь среди моря?
— По радиопеленгу, — нашелся Антон.
— Мыслишь, — одобрительно кивнул лейтенант. — Так мы и пошли. Через часа два сигнальщик заметил по курсу пламя, это они жгли на борту смоляную бочку, есть такой сигнал бедствия. А когда приблизились, увидели рядовую трехмачтовую шхунку, которая вздымалась под небеса то кормой, то носом и отчаянно дребезжала своим слабеньким дизельком. Машиной-то — они работали только для очистки совести, поскольку толку от этого в их положении никакого. Шхуну ставило то вдоль волны, то поперек и швыряло
Пробовали спускать им бросательный конец на бочке по ветру, — сказал лейтенант после паузы. — Промучились без толку, ведь ее по таким кривым швыряет, что три профессора не выведут формулы… Они радируют, что уже полный носовой трюм воды и повариха в обмороке. Осталось нам одно. Шлюпка. Что вы поднимаете свои черные брови? Хотите сказать, что и эту шлюпку никто бы не сел?
— Не то, — помотал головой Антон. — Я хочу сказать, что ни один командир, если он в здравом уме, не будет рисковать людьми при таких обстоятельствах.
— Это верно, — согласно кивнул лейтенант. — И я тогда, молодой еще, думал и про здравый ум, и про трезвую память, и про трибунал, и про матерей погибших матросов… Не спустит командир шлюпку — кто его осудит, кроме собственной совести? Форс-мажор, непреодолимая сила. Спустит шлюпку — тут уж много судей набежит… А он высится на верхнем мостике, и в глазах пламя от этой проклятой смоляной бочки отражается. Лицо мраморное. Поднес к губам микрофон и скомандовал негромко, мирно, будто у вестового стакан чаю спросил: «Боцман, правую шлюпку к спуску».
Полезли в утлую посуду шестеро военнослужащих, не выкрикивая незабываемых слов и не оставив трогательного письма родным и близким.
Слаб человек, — закурил лейтенант Машкин-Федоровский. — Я закрывал глаза, когда на эту чертову шлюпку накатывалась волна, мотала ее, возносила к тучам и роняла с гребня вниз, заслоняя от прожектора. Несколько раз думалось: кончен бал, когда долго не могли нащупать ее прожектором. Полкабельтова с тросом за кормой моряки выгребали полчаса. Па последнем гребке шлюпку шарахнуло о борт шхуны, но рыбаки уже подали ребятам концы и втянули их на палубу. От шлюпки, конечно, и воспоминания не осталось. Хорошая шлюпка была, призовая, гоночная…
Рассказывая, лейтенант не забывал осматривать море и небо.
— Пропустили рыбаки буксирный трос в клюзы, и наш старый железный бочонок благополучно дотащил их до базы… Вот такие тактические задачи приходится порой решать военным кораблям. Когда станете офицером, сами столкнетесь с не предусмотренными уставом происшествиями, и тогда вы глубже проникнете мыслью в некоторые особенности человеческого поведения… если в вас от природы заложено стремление проникать мыслью в особенности человеческого поведения, — произнес лейтенант полувопросительно.
— Есть интерес. Как же без этого, — сказал Антон.
Он смотрел на слои утреннего тумана, поднимающиеся от воды, и думал о том, сел бы он в шлюпку или побоялся. Сел бы, тут сомневаться нечего. Сесть в шлюпку просто, для этого достаточно приказа и порыва. А вот посадить в шлюпку другого человека, и не человека вообще, а брата по судьбе и оружию, с которым ешь, спишь, работаешь, страдаешь, радуешься и напруживаешься под солеными брызгами по одной норме… Всплыла в памяти фраза из какой-то книги по тактике морского боя: «…при этом большие корабли должны неуклонно придерживаться правила — лучше потопить свой миноносец или катер, чем рисковать потерей большого корабля вследствие запоздалого принятия необходимых мер…»