Перехламок
Шрифт:
— Попал в очередную драку, Дренгофф?
Поощрять его мне не хотелось, поэтому ничего больше я не сказал.
— Их вокруг все больше и больше, Кэсс, — довольно сообщил он. — Много народу сюда приходит. И ближе к Перехламку, чем я когда-либо видел. Не только мы потеряли свою воду, так ведь выходит?
Я через силу кивнул.
— За все дам три с половиной, Дренг, — вставил Товик. — И не пробуй торговаться, они прямиком пойдут в утиль на переработку. А тесаки я не беру. Попробуй сбагрить их Каппитту на литейный двор, он может взять их на переплавку, даст одну пятую жетона. Кэсс?
Он перебросил мне ячейку для пистолета, которая мигала зеленым огоньком,
— Товик? — сказал я и кивнул. Мы переместились к стойке, оставив Дренгоффа морщить лоб над своей добычей. Видимо, он пытался посчитать, сколько бухла он сможет за нее купить.
— Ты что-нибудь слышал? — я понизил голос. — Что говорят насчет фонарщиков, чего я не знаю?
Долгое мгновение он смотрел на меня.
— До прошлой темнофазы прошел слушок, что вы делаете больше, чем просто следите за лампами. Недомерок чуть не лопался от новостей. Он сказал, что все знают, что вы скоро станете ушами и глазами отцов, если уже не стали.
Под моим пристальным взглядом он пожал плечами.
— Не думаю, что в это так уж сложно поверить. Вы же везде повсюду, все время, а отцов невзлюбили с тех пор, как водяные пайки урезали. А за то, что они выдают, теперь еще и больше требуют. Воды все время становится меньше, и никто не знает, откуда придет пополнение.
Я подумал о том, что говорил мне Йонни, и прикусил зубами щеку изнутри.
— Кто-то в бункере говорил, что водяная дань, которую взимают, чтобы пропустить людей в ворота, идет прямиком в личные заначки отцов, и никто другой не может ее купить ни за какие деньги. И еще я слышал разговоры, что последнюю пару светофаз отцы пропускают сквозь ворота бандитов. Ты про это что-нибудь знаешь?
— Я только делаю свою работу. И все.
Это было лучшее, что я смог из себя выжать, и во рту от этих слов остался гнилой привкус. Но что я еще ему мог сказать?
По тому, как Товик крякнул и отошел обратно к Дренгоффу, я понял, что каким-то образом напортачил, пропустил некий шанс. Я пытался придумать, что бы еще сказать, а тем временем Товик бросил пару гильдейских жетонов на холст. Они исчезли в пухлой грязной руке, и старый браконьер снова заговорил со мной.
— Что у тебя, Кэсс? Все обходы, да? Ага, там снаружи опасно, ну ты знаешь.
Я поборол дрожь.
— А что у тебя, Дренгофф? Что ты про нас слышал?
Его взгляд стал подозрительным.
— О вас?
Он поглядел на меня и Товика, надеясь отыскать в наших лицах подсказку, чтобы сказать то, что мы хотели услышать. Товик фыркнул и стал сгребать железо, за которое заплатил, а я сделал свое лицо картежника.
— Будут проблемы, вот все, что скажу, — через миг сказал он. — Придется следить за спиной там, где раньше было безопасно. Нельзя позволять себе убирать руку с кобуры. У дальних городков вода кончается еще быстрее, чем у нас. И дело не только в людях, — он сменил тему. — Ты сегодня за стены выходишь, Кэсс?
— Эм, — я моргнул и расправил желтый лист, который по-прежнему был у меня в руке. — Да. Прожекторы у ворот и полдюжины лампочек по дороге на Тарво.
Мои мозги опять на полшага отстали от языка. Рассказывать свой маршрут. Умница, Кэсс. Но если Дренгоффу и не терпелось выбежать наружу и продать меня с потрохами, он этого не показал. Он снова посмотрел на жетоны в своем кулаке и кивнул.
— Будь там осторожен, Кэсс, — только и сказал он.
Эту светофазу Перехламку предстояло провести в полумраке. Большие дуговые светильники включились с центрального щитка, но осветить меньшие улицы и переулки мог только я, и
Даже на расстоянии пятидесяти шагов я слышал отчаянные вопли толпы снаружи и ответный рев привратников, более низкий, чем обычно, чтобы запугивать и командовать, так, как научили их боссы. Когда я приблизился, из гущи шума начали пробиваться отдельные голоса — крики боли, смешанные с гневом и горькой мольбой. Лязг ворот, через которые пропустили горстку тощих фигур. Крики детей. Меня снова пробрал озноб.
Над воротами, вдоль парапета, тянулся толстый металлический поручень, на который опирались жаркие желто-белые прожекторы, готовые метнуть здоровые резкие лучи через заваленный мусором пол старого купола на дорогу, ведущую к Тарво. Настолько яркие, что они ослепят любых бегущих к воротам врагов и превратят подступы в тир для стрелков на стене. Прожекторы шестичасовых ворот были последним, что видели в своей жизни многие падалюги и разбойники.
Три центральные лампы не работали. Крайние были в порядке, и в их отсветах я видел, как привратники двигают их взад-вперед, направляя вышибал внизу. Но парочка из них уже начинала мигать и запинаться, и если это вовремя не исправить, они перегорят, и если это случится, то они будут остывать несколько часов, а до тех пор с ними невозможно будет работать. Прожекторы на воротах были любимчиками Венца, но я достаточно знал о них, чтобы справиться с проблемой.
Я был на середине лестницы, ведущей на вершину ворот, когда как следует разглядел привратников и остолбенел.
— Приветики, человечек в шляпе, — раздался голос с вершины лестницы. Тройной блеск в сиянии фонарей на воротах: отделанные металлом сапоги, яркие цепи на теле и руках, непонятные глянцевые пятна на бритом черепе.
— А шляпа-то какова, — сказал бандит из Голиафов. — Молодец, что носишь такую шляпу. Наверное, тяжеловата она для такого маленького человечка.
Он немного отступил назад и дал мне подняться по лестнице, потом без предупреждения схватился за мое запястье и затащил меня наверх. Он вообще-то был на полголовы ниже меня, «маленького человечка», но в доме Голиаф людей меряют по мускулистости, и хотя у меня длинные пальцы, я бы вряд ли смог сомкнуть их вокруг его бицепсов. Или шеи. Он ухмыльнулся мне. Ему недоставало примерно трети зубов, а десны были испещрены шрамами. Наверное, когда-то он неумело попытался вставить металлические зубы и напортачил. Очень немногие доки в подулье знают, как это провернуть, но полно тех, кто пытается вставить их самостоятельно.
Я поднял взгляд от его зубов, избегая глаз, и осознал, что блестящие пятна на голове — это не следы болезни, а татуировки, кляксы металлических чернил под кожей.
— Стальноголовые! — радостно пророкотал он, когда увидел, куда я смотрю, и шлепнул себя ладонью по голове. — Знакомься, маленький человечек, мы ваша новая охрана. Лучшие люди дома Голиаф на страже закона в маленьком Перехламке.
Мне говорили, что «маленький» — это худшее оскорбление, которым один Голиаф может обозвать другого. Когда они приходят в подулей, сбиваясь в банды и ища удачи, они постоянно так называют всех нас.