Перехламок
Шрифт:
Мы переглянулись.
— Но такие вот собеседования теперь будут происходить каждый раз, как вы придете. Они хотят, чтобы вы докладывали о любых новых надписях, которые увидите, насколько свежими они выглядели, где они… короче, вы люди умные, сами знаете, что важно, а что нет. Касательно этих лозунгов или, ну, понимаете.
— Или что? — Нардо снова смотрел на свои пальцы, но вопрос был по делу.
— Или что-то еще, ну, подозрительное. Все, что вы видите и чем, как вы думаете, должна заняться городская стража. Вы люди умные, — снова сказал он, и его взгляд забегал между нами, — вы знаете, что сейчас такое время.
Я подписывался работать фонарщиком, а не шпионом.
Я начинал сердиться, но из осторожности сделал лицо как у картежника. Нардо опять смотрел на свои пальцы, и, не успели мы оглянуться, этот разговор тоже закончился.
Никому не хотелось задерживаться в атриуме. Покрытие пола было обожжено выстрелами и заляпано кровью десятка попавшихся под руку отцов города и их лакеев, которых налетчики стащили вниз по ступеням и застрелили одного за другим. Последнее, что они сделали, это заставили остальных пленников смотреть, как их предводитель окунул свою перчатку в кровь и провел ею по карте Перехламка, нарисованной на длинной стене атриума. Ни один налетчик не сказал ни слова, но смысл и так был ясен.
К тому времени, как налетчики пробили и прожгли себе путь из бункера наружу и через Денежный мост, никто уже и не пытался с ними бороться. Большая часть города залегла на дно, охраняла то, что имела, и втихую мечтала о том, чтобы налетчики прошли как можно дальше от них. Организованное сопротивление закончилось с разорением бункера, и очень скоро люди, оказавшиеся на пути налетчиков, поняли, что их шансы — пятьдесят на пятьдесят в случае, если они попытаются сбежать или спрятаться — падают до нуля, если остаться и попробовать вступить в бой.
У бедолаг, которые охраняли Писцовую впадину, не было выбора, и шансов тоже. Шок, вызванный налетом, продолжался еще долго после того, как последние отблески бронзовых панцирей исчезли на восьмичасовой тропе. К тому времени, как вспомнили о бригаде во впадине, прямо на том пути, и выжившие стражники прекратили говорить об ополчении и все-таки собрали его, было уже слишком поздно. Водяная станция, как дружно согласились потом фонарщики, наверняка была в планах налетчиков с самого начала.
К тому времени я более-менее пришел в себя после взрыва в гнезде номер четыре, а когда ополчение вернулось, я уже кое-как добрался до своего потрепанного города. Я помню, как стоял, опершись о столб у восьмичасовых ворот, и, согнувшись пополам, одурело смотрел, как капля крови из носа падает в дорожную пыль передо мной. Мое восприятие все еще было смутным и медленным, и мне показалось забавным, что капля упала быстро и прямо, в то время как все остальное плавало вокруг. Помню, как я наблюдал за тенями, которые отбрасывал в свете привратных фонарей, и думал: «седьмой вырубился, наверное, кожух испорчен, а у нас на складе в бункере всего одна запаска».
Я помню это, потому что через миг мы услышали приближение ополчения, и кто-то поймал меня, когда я попытался доковылять до ворот, чтобы услышать, что они рассказывают. Они кричали издалека, что налетчики захватили впадину, убили Кинч и всю ее бригаду, что насосы и очистители уничтожены, они использовали краки и мельты, и воды в цистерне больше нет, не осталось ни капли.
Мы с Нардо недолго пробыли на Греймплаце. Мы просто убивали время до темнофазы, последнего обхода фонарщиков. Все дуговые светильники над самыми важными точками Перехламка получали питание из маленькой скалобетонной норы у бункера, где Йонни проводил время, приглядывая за змеиным кублом тяжелых кабелей,
Так что мы бродили по Плацу, убивая время. Он изменился после налета. Все еще видно было большую часть следов от выстрелов и обломков, и люди вели себя тише, осторожнее. Обычно на Греймплаце и Циклоповой площади было невероятно громко, они полнились той отчаянной энергией, которая образуется в местах, где скапливается критическая масса подульевиков, каждый из которых пытается забыть о своих проблемах — в тесных пространствах, набитых питейными заведениями, игровыми притонами и борделями. Теперь здесь мало говорили, мало кричали и вообще не смеялись.
Мы пропустили по стаканчику в одной из уличных нор, но у нас пропал аппетит к алкоголю после того, что рассказал Йонни, и секретов, которые мы должны были хранить. Я не хотел напиваться среди незнакомых людей, хоть я себя и контролировал. Мы поглядели на Желтую Дженси, что сидела в своем уголке плаца, предсказывала будущее тем, кто бросал ей гильдейский жетон, и громко ругала тех, кто этого не делал. Когда я приподнял шляпу, проходя мимо, она не сделала ни того, ни другого, но постучала пальцем по своему носу и подмигнула мне. Я все еще думал, что это значит, когда мы с Нардо разошлись своими путями у рампы, ведущей к Шарлатауну.
Она проходила вдоль сточного канала, и в этом месте Черная Куча была слишком крутой, чтобы на ней строить, и слишком шаткой, чтобы в ней копать, поэтому справа от меня высилась лишь безжизненная темная масса. Через каждые десять шагов слева от меня на краю канала стояли металлические столбы, каждый из которых поддерживал несколько фонарей — часть с проволокой накаливания, часть с фитилями. Их установил Йонни после того, как стая падалюг отважилась полезть в ядовитую слякоть канала, чтобы тайком пробраться в город по нему. Тогда Перехламок был не так велик и больше страшился банд падалюг, но благодаря Йонни канал стал достаточно хорошо освещен, так что следующих налетчиков, пытавшихся провернуть этот трюк, заметили и перебили. Йонни был не первым фонарщиком, но уважали его больше всех остальных.
От этого я задумался про то, что Йонни передал нам приказы Хармоса, что мы должны шпионить на него, и что это значит, и следует ли мне чего-то опасаться из-за этого. (Или могу ли я что-то выиграть. Но после налета все чего-то опасались). Вопросы были как сеть черной колючей проволоки в моей голове, и я пытался извлечь из этого сплетения связные мысли, пока мои руки работали сами по себе.
Я работал над центральным столбом, у дальнего изгиба дороги, в тихом местечке, откуда Гильдейский холм выглядел лишь тусклым намеком на стену, возвышающимся над каналом, а огни 'Плаца скрывались за Кучей. Я стоял на лестнице, погрузившись глубоко в свои мысли, мои руки и лицо озарял свет. Только затушил последний фонарь на столбе, когда кто-то схватил меня за руку, сдернул с лестницы, и я рухнул ничком на дорогу.
Я приземлился уже полным животного страха и адреналина. Мои лестница и фонарный шест упали, и их пинками отправили в канал. Одна рука запуталась в лямке ранца с инструментами, а лазпистолет зажало между телом и землей.
Там, где я был мгновение назад, возник силуэт. Темный капюшон вместо головы, темная тканевая маска вместо рта.
— Ага, — сказал он. — Это Кэсс. Ты его сделаешь или я?
В спину мне врезался сапог, я закричал и забил ногами. Ранец наполовину торчал из-под моего тела, большой, неповоротливый, ловушка для руки. Моя правая рука металась туда-сюда. Шляпа свалилась.