Перехлестье
Шрифт:
– О, говорю ж – глупая. – Сукрам покачал головой. – Ты ж сама из себя страхолюдину сделала, а теперь сидишь и жалуешься. Чего глаза выпучила? Мать-то не учила тебя, что ли?
– Чему? – Девушка даже выпрямилась. – Чему не учила?
Старик внимательно посмотрел на собеседницу. Неужто не знает? Да как же?
– Раз ты из рода лантей, должна бы знать, – сказал наконец хозяин старой повозки. – У вас уродство от сердца идет. Лантеи ведь богине любви служат, а она хоть и щедрая, но каверзная. Потому, пока вы счастливы, пока сердце горит – вы все красавицы. И люди, вас видя, добрее становятся, и радость в жизни
– Но ведь…
– Что? Лантеи, так уж среди них повелось, только и могли, что жаловаться, грустить да предаваться недовольству на всех и вся. Вот и не стало их почти.
– Да как же не жаловаться! – воскликнула потрясенная девушка. – Если боги лишили нас сыновей!
Изумленный дед аж поводья выронил от этого внезапного и яростного крика, столь пронзительно и надрывно прозвучавшего в утренней тишине.
– Чего орешь, окаянная? – подбирая вожжи, пробурчал дед. – Набралась глупостей не пойми откуда и орет. Никто ничего вас не лишал. Сами себе жизнь испоганили, а боги виноваты. Других забот у них нет как будто.
– Да что ты…
– То, – веско припечатал старик. – Я тут не просто так языком мелю. Сукрам пожил – Сукрам знает. Побольше твоего, между прочим. Кровь лантей сильная, вот и рождаются у вас девчонки, чтобы наследие не прервалось. Только лишь если кровь мужа сильней окажется – мальчик родится. И боги тут ни при чем. Они вам детей не раздают, как пряники на ярмарке. Они помогают, но сами за вас делать ничего не станут, уж не обессудь. А то, что лантеи почему-то мужиков себе выбирали послабее да попослушнее, – только ваша вина. Видать, прабабки твои побаивались мужниной власти, не хотели под чужую волю идти, чай, дочери богини, куда там. Не пристало им похлебки варить да мужика обстирывать. Возомнили о себе невесть чего. Вот и получили. Любовь, девка, штука тонкая. Тот, кто любит, тот не берет, а отдает. Без меры, без счету, ничего взамен не требуя. А вам только дай, дай, дай, да побольше. Вот и посмеялась над вами богиня. Коли вы поклонения ищете, а сами любить слишком гордые – получите.
– Но… тогда ведь…
– Все не так, как тебе говорили, да, дочка?
Зария потрясенно кивнула.
– Я, девка, жизнью ученый. Где только не бывал, чего только не видывал, с кем только не беседовал. – Дед важно пригладил плешивую бороденку и приосанился. – Когда слушать умеешь – много чего откроется. Так что ты не думай, будто я тут стариковскими бреднями тебя потчую. Поразмысли над сказанным да в омут головой не бросайся. Подумай сперва. Сходи в свое святилище, только клятвы зря давать не торопись. Посмотри, как живут те, к кому ты так стремишься, и реши, нужно ли тебе их житье-бытье.
Сукрам помолчал и вдруг лукаво спросил:
– Неужто в сердце никто не запал тебе, что так легко из мира решила уйти? Красивая ж ты девка. Отъешься, хромать перестанешь – женихи к Чаше за кольцами в очередь выстроятся.
Зария грустно улыбнулась, вздохнула и как-то совершенно незаметно для себя, начала рассказывать попутчику свою короткую, но полную горечи жизнь. Рассказала про мать, про отца, про мужа, про свекровь, про Василису… Ни с кем она еще не говорила так долго,
– Как звать-то его, сокола твоего сизокрылого? – когда чернушка прервалась, спросил дед.
– Глен. – Зария ссутулилась.
– Глен, значит… – Собеседник покачал головой и хмыкнул. – Глен… Ну и что же ты горюешь? Пообещал ведь тебе мужик, что вернется. Так нет, ваша бабская забава – непременно в грусть-тоску впасть, ожидаючи. Иль никак нельзя без терзаний-то?
Девушка поджала губы, а потом наконец промолвила:
– Он сказал, что никогда от меня не откажется. И солгал. Ушел и…
– Тю! – присвистнул старик. – Дак он ведь слово тебе же, дурехе, данное сдержал! Да к тому же – ушел и отказался, то, девка, не одно и то же. Ушел – вернется, – рассудительно отметил дед. – Как же ему еще и тебе угодить, и не солгать было? Ты сама его прогнала, а теперь слезы льешь. Вот же ж курячья натура!
– Но… – Зария замолчала, не зная, что сказать.
Сукрам со всех сторон выходил правым, а она – дура дурой. Как есть курячья натура.
– Что «но»? Молчишь. Сама себе беду придумала, сама страдаешь, сама чахнешь. Эх… – Старик хлопнул себя в сердцах по колену и замолчал.
Он мог бы добавить к уже сказанному еще много чего, мог бы предложить Багоевой чернушке повернуть назад, но не стал. Хватит. Пусть сама решает. Голова на плечах есть. Поэтому остаток дороги дед развлекал попутчицу обычной стариковской болтовней.
Василиса налаживает контакт
Лиска всегда боялась лошадей. Такие махины! Сзади подойдешь – лягнет. Спереди – укусит. Ну их. Девушка могла бесконечно восхищаться красотой и грацией этих животных, но желательно через экран телевизора, монитор компьютера или рамку картины. Там лошади ей очень даже нравились, вызывали всяческий восторг и восхищение, но вблизи…
Когда над тобой нависает гигантская голова с огромными зубами и слишком умными для животного глазами – поневоле ждешь какой-нибудь пакости. К тому же животные прекрасно чувствуют неуверенность и страх, а значит, шансы быть укушенной или отмеченной на счастье отпечатком подковы поперек лба для Василисы возрастали многократно.
Поэтому сейчас, сидя на спине исполинского жеребца, стряпуха в почтительном трепете старалась не дышать, не ерзать, не вертеться и вообще не жить. Она оцепенела, и только широкая грудь Жнеца, в которую девушка вжималась лопатками, дарила призрачное ощущение если не безопасности, то хотя бы относительной устойчивости.
Конь шел себе и шел, могучие мышцы перекатывались под тем самым местом, в котором у Василисы жил целлюлит, и девушке хотелось взвыть от ужаса. Земля была где-то далеко-далеко внизу, пожалуй, если свалишься, падать будешь трое суток, не меньше.
– Ты боишься? – удивился Фирт, почувствовав, как одеревенело тело спутницы.
– Чего тут бояться? – огрызнулась Василиса дрожащим голосом. – Палач везет меня на гигантской скотине в темную ночь – какие, в сущности, пустяки! Особенно если учесть, что сегодня меня чуть не придушили и я почти увидела бога.