Перекрестки

Янг Уильям Пол

— Я не один.

Звук отразился эхом от мраморных пилястр и от пола.

— Я не один! — повторил он в полный голос и пошел на свет.

Неожиданно он заметил в этом свете какое-то движение и испуганно застыл на месте.

— Габриэль?

Он не мог поверить своим глазам. Перед ним было то, чего он больше всего боялся и о чем тосковал. Это был не алтарь, а больничная койка, окруженная лампами и медицинским оборудованием, а прямо на него смотрело лицо пятилетнего Габриэля. Тони кинулся к нему.

— Стой! —

умоляюще крикнул мальчик. — Папа, ты должен остановиться.

Тони остановился в десяти футах от сына, который был точно таким, каким он его запомнил. В отцовской памяти навсегда остался здоровый, полный жизни сынишка, едва вступивший на жизненный путь. И вот он был так близко от него, связанный трубками с постелью и всей этой аппаратурой.

— Это ты, Габриэль, неужели это ты? — Тони буквально выпрашивал подтверждение.

— Да, папа, это я. Но ты видишь меня таким, каким ты меня запомнил. Ты должен остановиться.

Тони был сбит с толку. С огромным трудом он сдерживался, чтобы не кинуться к сыну и не сжать его в объятиях. Между ними осталась какая-нибудь пара футов, а Гейб не велит ему подходить? Что за чушь? В Тони нарастала тревога, как быстро прибывающая вода.

— Габриэль, я не могу потерять тебя снова, я не выдержу!

— Папа, я не потерялся. Это ты заблудился, а не я.

— Нет! — простонал Тони. — Не может быть. У меня был ты. Я держал тебя на руках, но ты ускользал, и я ничего не мог поделать. Это так мучит меня! — Он упал на колени и закрыл лицо руками. — Но, возможно, — он поднял голову, — возможно, я смогу излечить тебя. Что если Бог переместит меня в прошлое, и я вылечу тебя…

— Папа, не надо…

— Но, Габриэль, если Бог может перенести меня из настоящего к тебе и если я вылечу тебя, то моя жизнь будет не совсем напрасной…

— Папа… — Габриэль говорил ласково, но твердо.

— И я не причинил бы такой боли твоей маме и твоей сестре, если бы только ты…

— Папа… — еще тверже произнес Габриэль.

— Если бы только ты… не умер. Кому было нужно, чтобы ты умер? Ты был такой маленький и слабый, и я делал все, что только мог. Я просил Бога взять меня вместо тебя, но он не захотел. Я не был достаточно хорош для него. Я так несчастен, сынок!

— Папа, прекрати! — скомандовал Габриэль. Тони увидел, что слезы текут ручьями из глаз его сына, и он глядит на отца с невыразимой любовью. — Папа, пожалуйста, перестань, — прошептал мальчик. — Перестань винить себя, винить маму, Бога и весь мир. Пожалуйста, позволь мне уйти. Ты много лет держал меня в этих стенах вместе с собой, но пришла пора нам расстаться.

— Но, Габриэль, я не знаю, как это сделать! — Это жалобное, предельно искреннее восклицание исходило из самых глубин его души. — Как это сделать? Как отпустить тебя? Я не хочу, я…

— Папа, послушай… —

Габриэль тоже опустился на колени, чтобы смотреть отцу прямо в глаза. — Послушай, меня здесь нет. Это ты застрял в этом месте. Ты разбиваешь мне сердце. Тебе пора уйти отсюда, стать свободным, позволить себе жить и чувствовать снова. Смеяться и наслаждаться жизнью — это хорошо, это правильно.

— Но как я могу жить без тебя, Габриэль? Я не понимаю, как можно тебя отпустить.

— Папа, я не могу этого объяснить, но ты и так со мной, мы вместе. В «жизни после» мы нераздельны. Ты слишком задержался в этой испорченной части мира, и тебе надо освободиться.

— Но, Габриэль, почему тогда ты здесь? Почему я вижу тебя?

— Потому что я попросил об этом папу Бога. Я попросил его пустить меня сюда и помочь тебе навести порядок в твоей жизни. Я здесь потому, папа, что я люблю тебя всем сердцем и хочу, чтобы ты жил свободной и полноценной жизнью.

— О Габриэль, мне так жаль, что я снова заставляю тебя страдать…

— Папа, прекрати. Как ты не понимаешь? Я не страдаю. Я хотел попасть сюда. Речь идет не обо мне, а о тебе.

— Так что же я должен сделать? — спросил Тони.

— Ты должен уйти отсюда не оглядываясь, прямо сквозь стены, которые ты построил. Отпусти себя самого, папа. И не беспокойся обо мне. Мне гораздо лучше, чем ты думаешь. Я тоже — мелодия.

Тони рассмеялся и прослезился.

— Могу я тебе по крайней мере сказать, — произнес он, с трудом подбирая слова, — что я счастлив видеть тебя? В этом нет ничего плохого?

— Нет, папа, ничего плохого в этом нет.

— А могу я сказать, что люблю тебя и ужасно тоскую по тебе, порой не могу думать ни о чем другом?

— Да, конечно, папа. Но теперь пора попрощаться со мной — в этом тоже не будет ничего плохого. Тебе пора идти.

Тони поднялся на ноги.

— Ты говоришь совсем как Бабушка, — сказал он, смеясь и задыхаясь от слез.

— Спасибо за комплимент, — рассмеялся Габриэль и покачал головой. — Если бы ты только знал, папа… У меня все отлично.

С минуту Тони постоял, глядя на своего пятилетнего сына. Затем, глубоко вздохнув, он сказал:

— Так значит, до свидания, сынок. Я люблю тебя. До свидания, мой Габриэль!

— До свидания, папа. Скоро увидимся.

Тони повернулся, еще раз глубоко вздохнул и направился прямо к стене неподалеку от того места, где вошел. С каждым его шагом пол трескался, как хрусталь, по которому бьют камнем. Он не оглядывался, зная, что иначе утратит всю свою решимость. Стена перед ним задрожала, стала прозрачной и исчезла совсем. Позади он услышал грохот и, даже не оглядываясь, понял, что храм складывается, как карточный домик, а его душа взмывает вверх, преображаясь. Шаги его были тверды и уверенны.