Перекрестки
Шрифт:
– На, подержи, – сказала Бекки. – Она не сломается.
Под взглядами подруг Бекки он взял Грейси на руки. От малышки в свитере исходило тепло, ее переполняла энергия, она извивалась, тянулась к матери. С тех пор как Джадсон вырос, Клему не доводилось держать на руках детей. Он осторожно покачал племянницу, стараясь отсрочить неизбежный плач, но улыбающаяся Бекки не сводила глаз с дочки, словно напоминала, с кем ей лучше. Девочка захныкала, и Бекки взяла ее.
Клем
Грейси спала в хлипкой коляске, которую Бекки подкатила к ограде.
– Кое-кому нужно поменять подгузник, – сказала она. – Проводишь нас до дому?
– А ты как думаешь?
– Не знаю.
– Я приехал ради тебя. Получил твое письмо – и вернулся.
– А, ясно.
Она покатила коляску к тротуару, Клем двинулся следом.
– Я рад, что ты носишь эту куртку.
– Точно, – сказала Бекки, – она же твоя. А я так давно в ней хожу, что уже и забыла.
На тротуаре она нагнулась, всмотрелась в дочь.
– Красавица, – заметил Клем.
– Спасибо. Ты не представляешь, как я ее люблю.
Прямо перед ним стояла сестра, которую он любил больше всего на свете, такая же, какой ее помнил Клем, но его неожиданное появление, похоже, ничуть ее не тронуло. Бекки, поглядывая на Грейси, шагала с коляской к выходу из парка, и Клем испугался, что снова ошибся и лучше бы ему было остаться в Трес-Фуэнтесе убирать картофель.
– Бекки, – наконец произнес он.
– Что?
– Прости, что я пытался учить тебя жить.
– Ничего страшного. Я тебя прощаю.
– Я не хочу тебе мешать. Об одном прошу: дай мне возможность снова стать частью твоей жизни.
Она словно не слышала его и, пока они переходили Хайленд-стрит, не сказала ни
– Ты уже был дома? – спросила она.
– Нет. Сначала хотел повидаться с тобой.
Она кивком отметила эту честь.
– Мама недавно заходила. Заявилась без звонка. Приглашала нас завтра на ужин. Пыталась внушить мне чувство вины – мол, это последняя папина Пасха в Нью-Проспекте.
– Ну, в этом она права.
– Но я уже пригласила к нам родителей Таннера. Это первая Пасха Грейси. Я купила окорок.
Клем почувствовал, что его проверяют – ждут, что он возразит: годовалому ребенку, в отличие от их с Бекки родителей, все равно, Пасха или ночь Гая Фокса.
– Так почему бы, э-э, не позвать и маму с папой?
– Потому что они придут с Перри, а это уже не праздник. Рядом с ним задыхаешься, даже если он сидит молча. Стоит заговорить о чем-то, что никак не связано с ним, как он тут же вклинится и заметит, мол, мне так плохо, или вставит что-нибудь невпопад, лишь бы привлечь к себе внимание, а родители во всем ему потакают.
– Он болен, Бекки.
– Безусловно. Я понимаю, почему они так с ним носятся. Но его болезнь отравит родителям Таннера весь вечер, а это несправедливо.
– Папа с мамой мирятся с этим каждый день.
– Да. Я не сомневаюсь в том, что им тяжело. Но это их сын, не мой, и я как сестра уже выполнила свой долг. И не обязана общаться с Перри еще и в праздник.
Клем еле удержался, чтобы не возразить. Соблюдать первое правило Бекки – уважать ее отношение к родителям – будет нелегко. Но она же не запрещает ему быть к ним добрым.
Бекки словно догадалась, о чем он думает, остановилась, повернулась к нему.
– Ты придешь к нам на ужин? – спросила она.
– Сегодня?
– Нет, завтра. На Пасху. Я тебя приглашаю.
У него невольно екнуло сердце. Но это ловушка. Он так долго отсутствовал дома, что жестоко будет уйти от родителей на Пасху, и Бекки это понимала.
– Не знаю, – ответил Клем.
Она отвернулась с деланным равнодушием. Он попросил дать ему шанс, она дала. Клем еще не сообразил, правда ли она хочет с ним общаться или всего-навсего испытывает его преданность. Но ему было ясно одно: в его отсутствие Бекки не лишилась власти, как он полагал, а стала еще сильнее. У нее чудесная дочка, верный муж, обаяние и популярность, и ей ничего не надо ни от родителей, ни от Клема. Условия диктует она.
– Я подумаю, – пообещал он, хотя уже знал, как поступит.