Перекрестки

Франзен Джонатан

– У тебя есть глазные капли? – негромко спросила Бекки.

– Да.

Перри умчался на третий этаж, выдав тем самым, где прячет свои припасы. Общее дело, как и общий секрет (то, что Перри и Джадсон тайком играют в военные игры), показали Бекки, какой могла бы стать жизнь, если бы их семья была дружнее и она была бы ее душой.

– Можешь оставить себе. – Перри вернулся с пузырьком капель. – Мне они не понадобятся.

– Ты волнуешься из-за мамы? Из-за того, что она даже не позвонила?

– Думаешь, она замерзла в сугробе?

– Нет, просто странно.

Перри нахмурился.

– Во сколько начинается прием?

– В половине седьмого.

– Я вот что придумал. Хочешь, иди на концерт, а мы с Джеем пойдем к Хефле? Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, тебе жалко пропускать концерт.

– Вряд ли у Хефле ждут в гости детей.

– Надеюсь, ты не относишь меня к этой категории, и ты недооцениваешь Джея. У него зрелая душа.

Бекки смотрела

на своего длинноволосого брата. Странное ощущение: этот умник уже не смеется над ней, не представляет для нее опасности – теперь он ее союзник.

– Ты правда мне поможешь?

Больно вспоминать, но когда-то Расс любил Рика Эмброуза.

В Нью-Йорке, в семинарии на Восточной Сорок девятой Расс и Мэрион считались звездной парой, и в их семейной квартире три-четыре раза в неделю собиралась семинарская молодежь: курили, слушали джаз, вдохновенно делились мечтами о возрождении современного христианства в служении обществу. Миловидная хрупкая Мэрион, начитанная глубже и разнообразнее любого из гостей, в узеньких бриджах и мешковатых свитерах, наводивших на мысли о валлийской глубинке, какой ее описал Дилан Томас, была объектом зависти всех однокашников Расса. Все, что делали Расс и Мэрион, считалось классным по умолчанию. И даже когда они сменили Нью-Йорк на Индиану – Мэрион забеременела, и Расс счел необходимым перебраться в сельскую местность, поскольку все его просьбы отправить их в дальние страны встретили отказ, – это решение показалось смелым. Лишь когда Мэрион замкнулась в материнстве, утомилась, отяжелела, а Рассу пришлось сочинять по пятьдесят проповедей в год (Мэрион их переписывала) и читать в двух церквях каждое воскресенье, в половине девятого и в десять часов утра, перед разномастной паствой, не насчитывавшей и трех сотен прихожан, та жизнь, которая некогда по милости Мэрион казалась Рассу необозримой, вдруг сжалась настолько, что не сбежишь. И всякий раз, как ему удавалось вырваться с фермы в Индиане (упросив соседей-пасторов его подменить), съездить на конференцию в Колумбус или Чикаго, поучаствовать в демонстрации за гражданские права, он со сладкой горечью понимал, что они с Мэрион отстали от жизни.

И хотя в процветающем Нью-Проспекте Расс по-прежнему ратовал за социальную справедливость, политическая спячка Первой реформатской едва его не доконала, но Рик Эмброуз встряхнул это сонное царство. Расс искренне считал себя чужаком в состоятельном пригороде, поскольку вырос в семье меннонитов, Эмброузу же это чувство было знакомо лишь понаслышке. Он вырос в благополучной семье в Шейкер-Хайтс, штат Огайо, отец его был эндокринологом, и если в юности Рик бунтовал, то без всякой причины. После выпускного вечера Эмброуз с подружкой сели на мотоцикл и по главной улице укатили прочь из Шейкер-Хайтс. Через месяц, на шоссе в Айдахо, их обогнали четверо подростков на “шевроле”, и вскоре тот на скорости ста миль в час столкнулся с выехавшим наперерез фермерским пикапом. Эмброуз стоял у дороги, смотрел на мертвых подростков, и в ушах его звенел глас Божий. Через семь лет, готовясь стать священником, он почувствовал призвание к работе с трудными подростками. Рассу польстило, что Эмброуз лично явился в Первую реформатскую, дабы ответить на приглашение стать директором молодежных программ. В Оук-Парке Эмброузу предлагали жалованье щедрее, но он выбрал Первую реформатскую, поскольку, по его словам, восхищался неистовой преданностью Расса делу мира и справедливости. “Мне кажется, мы с вами отлично сработаемся”, – добавил Эмброуз.

Растаяв от похвалы и поддавшись кипучему обаянию своего молодого помощника, Расс неоднократно зазывал его к себе на ужин – в надежде, что они подружатся. В конце концов Эмброуз согласился и, оставшись за столом после того, как детям разрешили уйти к себе, окружил Мэрион таким вниманием, что Расс даже устыдился, поскольку сам в последнее время внимания уделял ей мало. Мэрион не была кокеткой, но пылкость Эмброуза ей явно была приятна. Каково же было удивление Расса, когда после ухода Эмброуза Мэрион призналась, что он ей не понравился.

– Он так пристально смотрит, – пояснила она, – точно его этому где-то научили и ему понравилось верховодить. Трюк торговца машинами: эти умеют так себя поставить, что люди стремятся заслужить их расположение. Причем любой ценой и даже не задумываясь, нужно ли это им самим.

И действительно, несмотря на всю его грубую прямоту, в Эмброузе таилось нечто непостижимое, и Расс никогда не забывал, что тот, в отличие от него самого, из богатой семьи. Но сердце у Расса было пылкое и щедрое, как у истого пастыря, так что Эмброуз оказался прав: они отлично сработались. Они дополняли друг друга: Эмброуз окормлял молодежь, ориентируясь на психологию и жизненный опыт, Расс опирался на Библию и политику и был благодарен Эмброузу, который взял под крыло наиболее буйных подростков из молодежной общины, ему же предоставил вдохновлять своим примером остальных.

Наслушавшись рассказов Расса о времени, проведенном с навахо, Эмброуз предложил разнообразить жизнь общины весенней поездкой в трудовой лагерь в Аризоне. Мысль пришлась Рассу по душе, и он даже забыл, что

не сам это придумал. В конце концов Аризона – его территория. В засушливой резервации, пребывавшей в нужде и запустении, каких никому из пассажиров автобуса видеть не доводилось, Расс почувствовал, что сорок пар глаз подростков из благополучного пригорода устремлены на него в надежде на его стойкость и поддержку. Выяснилось, что Эмброуз, хоть и казался бывалым парнем, который не чурается физического труда, и гвоздя вбить не способен, не погнув перед этим один-другой. Снова и снова он обращался к Рассу и даже к Клему за помощью в казалось бы элементарных задачах. Впоследствии его неумелость превратилась в проблему (и, пожалуй, стала причиной унижения, которое пришлось пережить Рассу), но в первую весеннюю поездку она выгодно оттенила мастерство Расса.

К следующему октябрю на собраниях общины толпилось столько подростков, что Расс опасался внеплановой инспекции пожарной охраны. Его радовало не только количество, но и качество новых участников. Длинноволосые музыканты, масса белокурых девиц из епископальной церкви, даже чернокожие ребята, и все они жаждали не только духовного возрождения. Они хотели приглашать выступить людей из бедных районов и из антивоенного движения, хотели критически переоценить свою благополучную жизнь. Расс шесть лет проповедовал взрослым прихожанам Первой реформатской, надеясь их пробудить, втолковать им, что привилегии подразумевают ответственность. И вот, впервые после Нью-Йорка, он вновь превратился в звезду общины. Он знал, что обязан этим Эмброузу, но знал он и то, что рассказы о весенней поездке в Аризону произвели фурор среди старшеклассников, и к ним повалили толпы желающих попасть в Аризону. В ноябре, после бурного воскресного собрания, Эмброуз, который улыбался редко, с кривой ухмылкой сказал Рассу:

– Вот это да!

– Невероятно, – согласился Расс.

– Я насчитал четырнадцать новеньких.

– Просто невероятно.

– А все Аризона. – Эмброуз посерьезнел. – Та поездка в корне поменяла положение дел. Все благодаря ей.

Расс и так не чуял под собой земли от радости, теперь же у него и вовсе выросли крылья. Аризона – его территория. Положение дел поменялось благодаря ему, не только Эмброузу. И с этим ощущением он всю зиму и раннюю весну отдавал должное веяниям времени. Он отважился во всеуслышание говорить о том, что чувствует, он слушал музыку новых стилей. Он обнаружил, что, стоит ему во время речи о докторе Кинге или Стокли Кармайкле, которому он некогда пожимал руку, закрыть глаза и вскинуть кулак, молодежь приходит в неистовство. Он даже приучил себя выговаривать бранные слова – например, херня (получалось неубедительно). Отрастил волосы, так что они закрывали воротничок, и даже отпустил бородку, но Мэрион заметила, что он стал похож на Иоанна Крестителя. Расса и без того уязвило, что бородку пришлось сбрить, так еще и Мэрион превратилась в зануду. Он предпочитал волнующее внимание новеньких девиц из общины. Они ругались так же непристойно, как парни, обменивались с ними громкими и пошлыми сексуальными намеками, при этом – дети богатого пригорода – знали о жизни куда меньше, чем в их возрасте Расс. Ни одной из них ни разу не довелось отрубить голову курице или стать свидетельницей того, как банк забирает за долги фамильную ферму. Расс полагал, что способен поделиться с ними уникальным опытом, которого лишен юный Эмброуз. Молитвы, которые предполагалось читать вечером в воскресенье, Расс продумывал тщательнее, чем утренние воскресные проповеди (правда, те в основном продумывала Мэрион), потому что мечта, тешившая его в Нью-Йорке, образ страны, преображенной энергичной христианской моралью, воплощался в джинсовой толпе в зале собраний Первой реформатской, а не в сонных седых прихожанах.

Среди новообращенных участников общины была девушка по имени Лора Добрински, близкая подруга Таннера Эванса, уже поэтому мгновенно ставшая популярной. На первом собрании Расс заключил ее в приветственные объятия, но она не обняла его в ответ и в следующие встречи смотрела на него так враждебно, что он даже забеспокоился. Казалось, у Лоры к нему личные счеты: прежде с ним такого не случалось. Опираясь на обсуждения подростковой психологии с Эмброузом, Расс пришел к выводу, что Лора не ладит с отцом и видит его в Рассе. Но однажды в марте, за десять дней до поездки в Аризону, Расс вышел из церковной библиотеки, где просматривал источники, готовясь к проповеди, и услышал, как Лора Добрински сказала: “Этот чувак пиздец какой болван". По молчанию, воцарившемуся в коридоре, едва он появился из-за угла, и по взглядам, которыми обменялась пятерка сидевших там девиц, по ухмылкам, которые они безуспешно пытались подавить, он с обидою заподозрил, что Лора говорила о нем. Особенно его обидело, что одна из ухмылявшихся девиц была популярная блондинка Салли Перкинс, которая не так давно после уроков пришла к нему в кабинет и призналась, как плохо ей дома. Большинство популярных ребят предпочитали идти со своими проблемами к Эмброузу, и Расс был удивлен и польщен, что Салли обратилась к нему.