Перекрестный галоп

Фрэнсис Феликс

— Как выяснилось, она переехала, — сказал Хугленд. — Они называли мне ее адрес, но я точно не запомнил. Где-то в Эндовере.

— О, — снова произнес я. — Что ж, спасибо за звонок. Похоже, что я лаял не на то дерево.

— Да, — задумчиво протянул он. — Жаль, очень жаль. Все это могло пригодиться для хорошего рассказа.

— Да, — эхом откликнулся я.

— Ну, например, для вашей газеты? — Он явно прощупывал почву.

— Вот только я никакой не журналист, — со смешком ответил я. — Просто прирожденный скептик. Ладно, всего хорошего.

Я

улыбнулся и отключил мобильник.

До сих пор так никто здесь и не появился.

* * *

Я доел остатки вчерашней китайской еды, выпил молока.

Почему кому-то понадобилось, чтобы я умер? Ведь, вне всякого сомнения, эти негодяи собирались меня убить. Просто представить невозможно, в каком состоянии находился бы я сейчас, простояв на одной ноге четыре дня и три ночи. Уже умер бы, наверное, или находился на грани смерти.

Но кому это было выгодно? И почему?

Может, это ответная реакция на мое резкое высказывание по телефону о том, что лошади миссис Каури будут отныне выступать в силу своих способностей и возможностей, а не ради интересов шантажиста?

Преднамеренное хладнокровное убийство — это самый жесткий и радикальный поворот событий, нет никаких сомнений в том, что мое похищение и заточение было преднамеренным и хладнокровным. Никто просто так не станет носить с собой полотенце, пропитанное эфиром, — на тот случай, если вдруг пригодится усыпить кого-то; никто не станет держать при себе пластиковую ленту, крепкую стальную цепь достаточной длины и с замком — на тот случай, если вдруг кого надо будет подвесить к стене. Мое похищение было хорошо спланировано и четко исполнено, не думаю, что судебная экспертиза нашла бы много улик, указывающих на исполнителей. Скорее всего, вообще не нашла бы.

Так к чему тогда им вообще возвращаться сюда и проверять, сработало ли? Возвращение лишь повысило бы шансы оставить следы. Убийц, наконец, просто могли бы заметить. Может, они уверовали в то, что я уже мертв?

Неужели не знают? Никогда и ничего не принимай на веру. Всегда проверяй.

* * *

Солнце зашло вскоре после пяти, и тут же резко похолодало.

Но я все еще ждал. И по-прежнему никто не приходил.

Может, напрасно трачу время?

Вполне возможно, подумал я, но что еще оставалось делать? Лучше уж сидеть здесь, на свежем воздухе, чем валяться на постели и разглядывать разводы на потолке спальни.

Я немного походил, чтоб согрелись пальцы на левой ноге. Фантомные боли на месте пальцев бывшей правой ноги давали о себе знать. Казалось, их жжет как огнем. Как-то утомительно все это.

Когда мобильник показал девять вечера, я решил, что с меня хватит. Пора возвращаться в квартиру Яна, он рано ложится спать и может запереть дверь. Я не собирался оставаться в конюшнях Грейстоун на всю ночь. Двадцать четыре часа непрерывного дежурства — для одного человека это слишком. Вечером я уже поймал себя на том, что клюю носом, известно, что нет ничего хуже заснувшего на посту часового. Уж лучше

вообще без него.

Я убрал саблю в ножны, затем в картонный футляр и перекинул его через плечо.

По пути к выходу проверил палочку, которую оставил у камня. На месте. Поднял еще одну и поставил с другой стороны дорожки, в нескольких ярдах дальше, на тот случай, если усилившийся ветер вдруг собьет одну из них.

Если не считать прохладного ветерка, вечер выдался чудесный, на иссиня-черном небе ярко сияли звезды. Ночь будет ясная, но очень холодная. Теплое одеяло из облаков, что покрывало небо на протяжении нескольких дней, сдуло ветром, в воздухе уже попахивало морозцем, и, пока я шагал к воротам, изо рта при каждом выдохе вылетали клубы белого пара.

Я перелезал через изгородь, как вдруг увидел фары автомобиля, он приближался по дороге, ведущей из Лэмбурна. Я не придал особого значения. Дорогу эту никак нельзя назвать оживленной, но за то время, что я шел к воротам, мимо проехали три или четыре машины.

Однако я решил, что лучше не быть застигнутым врасплох перелезающим через изгородь, а потому залег в высокой траве и ждал, когда машина проедет мимо.

Она не проехала.

Она свернула с дороги и остановилась у ворот. Затем фары погасли, и я скорее услышал, чем увидел, что водитель вышел из салона и захлопнул дверцу.

Я тихо лежал лицом в траве ярдах в десяти от него. К боку прижимался футляр с саблей, но достать ее, не привлекая внимания, не было никакой возможности.

Я чуточку приподнял голову, но ничего не увидел. Фары успели ослепить меня, подпортить ночное зрение, да и в любом случае человека, вышедшего из машины, загораживал сейчас один из столбов.

Я крепко зажмурился и весь обратился в слух.

Услышал, как позвякивает цепь, которую он протягивал в зазоры между металлическими прутьями. Кто бы ни был этот тип, приехавший на машине, он не забыл захватить ключи от тяжелого навесного замка. Значит, это и есть мой враг.

Я слышал, как заскрипели ворота, когда он их открывал.

Снова приподнял голову на несколько миллиметров и пытался разглядеть водителя, который подошел к машине, но теперь вид загораживала распахнутая дверца. Я лежал в неглубокой канавке, что тянулась вдоль изгороди, а потому уровень глаз был ниже уровня дороги. С этой позиции невозможно рассмотреть, кто это такой.

Я слышал, как завелся мотор, потом вспыхнули фары.

Я был уверен, что машина сейчас проедет в ворота, но, как выяснилось, ошибался.

Она снова выехала на дорогу и укатила обратно, к деревне. Я быстро поднялся на колени. Эх, будь при мне SА80, запросто мог бы всадить несколько пуль в заднее стекло и снять водителя; так я проделал однажды с «Тойотой», прорвавшейся через контрольно-пропускной пункт в Гильменде. А вместо этого стою на коленях в траве и слушаю, как бешено колотится сердце в груди.

Врага своего мне разглядеть не удалось, но даже в темноте я все-таки узнал марку машины, пусть и не видел, какого она цвета.