Перекресток времен. Новые россы
Шрифт:
С этими словами Уваров передал Левченко оружие и амуницию, изъятые у пленного казака. Увидев кинжал, Левченко осторожно взял его в руки, потом нежно поцеловал рукоять, на которой под большой буквой «Л» была небольшая цифра «1».
Видя такое отношение Левченко к вещам родственника, Уваров проговорил:
– Могу вам дать надежду, Григорий Васильевич. Те люди, на той стороне озера, они действительно из одна тысяча девятнадцатого года, и все служили в армии Деникина, у белогвардейцев, так что это может быть ваш брат. Разрешаю вам навестить его в госпитале. Но до завтрашнего утра никому ничего
Левченко, встав с лежанки, немного задержался, глядя Уварову в глаза:
– Спасибо вам, товарищ подполковник. Мне плевать, в какое время я попал. Главное для меня, что я нашел своего брата, родную кровинушку. Знайте, что бы ни случилось, я на вашей стороне.
– И я тоже, – следом за ним взволнованно произнес Григоров. Его щеки горели, было видно, что парень очень волнуется.
Когда Левченко, Григоров и Макс вышли из блиндажа, в него вбежал Синяков.
– Я все слышал! Возьмите меня к себе. Я вам пригожусь, Олег Васильевич! Николай Тимофеевич!
– Что вы слышали? Куда вас взять? – непонимающе посмотрели на Синякова Уваров и Антоненко.
– Я уже понял, что мы попали в другое время и что здесь нет того, что было там и вчера. Я также догадался, что вы не капитан госбезопасности, как и все остальные. Вы не из нашего времени. Но это неважно. Мне на это наплевать! Я хочу разобраться во всем и вырваться отсюда! А без вас мне этого не сделать. Никому не сделать. Только все перебьют друг друга с дури, если узнают, что над ними советской власти нет, – скороговоркой, запинаясь, проговорил Синяков и, немного помедлив, завершил: – Я готов принять ваше командование. Располагайте мною.
Не ожидая такого поворота, Олег с Николаем переглянулись.
– Хорошо. Поступаете в распоряжение Николая Тимофеевича. Будете его правой рукой. А сейчас соберите в блиндаж всех оставшихся в лагере командиров. На совещание. Идите, – отдал распоряжение Уваров.
Когда обрадованный Синяков выскочил из блиндажа, Олег повернулся к Николаю:
– Вот так, Коля! Люди сами к нам идут. Так что работай в этом направлении. Первый завербованный у тебя уже есть. Сейчас наша задача всех остальных привлечь на нашу сторону.
Не успели Уваров с Антоненко выйти из блиндажа, как к ним подбежал Дулевич:
– Товарищ подполковник! Это что же получается, мы с белыми из девятнадцатого года воевали? Ну дела! Вот это мы попали! Они на связь, по телефону, вышли! Капитан их вас к аппарату требует!
– Хорошо, товарищ старший лейтенант. Я с ними переговорю. А вы перенесите все телефоны в этот блиндаж, он штабом нашим будет.
Когда Олег взял трубку, то услышал голос Невзорова. Последний сообщил, что ситуация, в которую они попали, обсуждена со всеми офицерами, есть различные мнения, и поэтому принятие решения отложено на утро. Он по-прежнему гарантировал прекращение огня. Снова попросил прислать врача и священника. Уваров пообещал ему, но с условием, что в их лагерь передаются все задержанные сегодня. Еще раз предупредил, что откроет артиллерийский огонь, если с ними что-либо произойдет.
Отдав трубку связисту, Олег обернулся и увидел, что возле «лексуса» его ждут Баюлис с одной
– Олег Васильевич, мы готовы в путь, на помощь людям, – сказал Баюлис. – Мы с Варенькой набрали бинтов и лекарств. Я думаю, на первое время хватит. Однако я боюсь вирусов и инфекций. Времена-то разные, надо бы карантин какой-никакой организовать. Вот отец Михаил хочет с вами переговорить.
К Уварову подошел священник:
– Добрый вечер. Я протоиерей Михаил, настоятель Свято-Покровского храма из-под Коростыня.
– Подполковник Уваров Олег Васильевич. Скажите, отец Михаил, а почему вы в своем храме не остались? Насколько я знаю, немцы священнослужителей не трогают?
– Нет моего храма, сын мой. Нет храма, и села нет. Бои сильные были. Возле храма наши артиллерийскую батарею расположили, вот и разбомбили ее антихристы вместе с храмом, а заодно и с селом. Иду теперь куда глаза глядят, утешаю людей в их страданиях…
– Отец Михаил, вы, наверное, уже поняли, что мы с вами попали из нашего мира в иной мир. Не объясните мне, за что Господь Бог на нас так обиделся и наказал?
– Господь ни на кого не обижается, сын мой. Он только посылает испытания нам, грешным, чтобы закалить нас и веру нашу укрепить. Праведен Господь во всех путях своих и благ во всех делах своих. Верь в Господа нашего, сын мой, душу и веру свою укрепи, тогда поможет он тебе.
– Я надеюсь на лучшее и уповаю на Господа. Отец Михаил, у меня к вам просьба. На том берегу такие же люди русские, православные, ждут помощи от вас. Отпеть и похоронить погибших просят. Но есть один нюанс. Не из нашего времени они, а из девятнадцатого года, из Гражданской войны. Белые они. Скажите им, что мы зла никому не желаем и отсюда только вместе выбраться сможем.
Отец Михаил пристально посмотрел на Уварова, затем погладил рукой бороду и крест, перекрестился и произнес:
– У Господа нашего все люди одинаковы, все – дети Божьи. А если они православные, то все равно, из какого времени, главное, чтобы в Бога верили. Отправляй нас, сын мой. Да поможет нам всем Господь Бог! Аминь…
Священник перекрестил всех, кто находился рядом, и сел на переднее сиденье, рядом с Кожемякой, который за все это время так и не вышел из машины. Баюлис помог своей помощнице занять место сзади рядом с собой.
– Павел, когда врач и священник закончат там все свои дела, забираешь своих и моих – всех, а также свои машины, и едете сюда. Я с капитаном Невзоровым договорился. Если не будут отпускать, открою огонь из орудий. Так им и передай. Все. Езжай, – проинструктировал Уваров Кожемяку.
В лагерь тем временем вернулись группы Бажина и Попова, оставив на постах только дозорных. Уже было построено несколько больших и теплых землянок, в которых из пустых бочек соорудили подобие печек-буржуек, и люди уже грелись возле них. Утомленные за этот безумный день и уставшие от работы, они отдыхали. Женщин поселили отдельно от мужчин, чтобы всем было спокойнее. Возле полевой кухни шла раздача ужина. Синяков, подойдя к Уварову, доложил, что командиры собрались возле блиндажа. Все уже знали, что на том берегу белогвардейцы из девятнадцатого года, поэтому настроения были разные, но никто пока своих мыслей вслух не высказывал.