Перекрестья
Шрифт:
Джек слышал, что дорменталисты отличаются безжалостностью, но если это правда... придется совершенно по-новому оценить, с кем он имеет дело.
Он посмотрел на Джейми:
— Пора уходить.
— Эй, — сказал Бласко. — До самого странного я еще и не дошел. Засекай: когда он покупает землю, лампочка еще не загорается. Он включает ее лишь после того, как закопает на том участке один из своих странных бетонных столбов.
Ему удалось привлечь внимание Джека.
— В чем тут странность?
— Ну, насколько я понимаю... видишь ли, знать это мне не полагалось; большинство сведений я получил, подслушивая, когда они думали,
— Например? — спросил Джек.
— Вот это я так и не выяснил.
— Что за символы на ней?
— Однажды я увидел рисунок колонны. Такие же символы были на стене за глобусом. Они выглядели как...
— Я их видел.
Бласко вытаращил глаза:
— Ты смог? Черт возьми, каким образом?..
— Не важно. Мне нужно знать, какой цели служат колонны Брейди.
— Тебе нужно знать?
— Именно. Нужно. — Джек был не в настроении вести пустую болтовню. — Так что говорите, чего он добивается?
— Понятия не имею. Он закапывает эту чертовщину по всему свету, а я не имею ни малейшего представления, что ему надо.
— И не спрашивали?
— Как не спрашивал! Начал задавать вопросы еще пару лет назад, но Брейди уходил от ответа. Утаивал от меня. От меня! От гребаного основателя! Когда я сказал ему это прямо в лицо, он попытался отвлечь меня бабами, пьянкой и наркотой. Но — не сработало. Я стал старше. И испытал почти все, что мне хотелось знать. А может, и больше.
Но глобус стал тем детонатором, от которого я и завелся. Дорментализм был моим детищем, но он изменился до такой степени, что я больше не узнавал его. Нет, не то что не узнавал — я был ошарашен. Понимаешь, чтобы добраться до верхних ступеней, люди тратили не только все свое состояние, но и давали зарок отказаться от секса! Вот-вот, то, что слышишь, — чтобы добраться до Высшего Совета, ты должен стать кем-то вроде долбаного евнуха — ничего себе выражение, а? — и отказаться от всех радостей, сохранив только фанатичную преданность.
— Мне это нравится! — Джейми улыбнулась.
Бласко ткнул в воздух пальцем:
— Ага! Предполагалось, что Брейди тоже полностью воздерживался, но я узнал, что у него есть этакое местечко — строго говоря, недалеко отсюда, — о котором никто не ведает. Даже самые близкие из внутреннего круга Высшего Совета. Наверно, потому, что и представить себе не могут. А я мог. И совершенно уверен, что там-то он и занимался вещами, о которых никто не должен был знать.
Джек плевать хотел на личную жизнь Брейди. Да если ему так хочется, пусть хоть танцует джигу с овцами. Мельница Джейми с удовольствием смолола бы это зерно, но нужных Джеку ответов так и не дала бы.
— Вернемся к колоннам, — сказал он. — Брейди вам даже не намекал, для чего они нужны?
— Он утверждал, что глобус не столько карта, сколько чертеж. На нем показано, где должны находиться эти колонны.
— То есть каждая лампочка показывает место, где он захоронил или собирается захоронить колонну.
— Они всюду, кроме красных. Там, где красные лампочки, нет колонн.
— Почему?
Бласко
— Прежде чем я смог выяснить, меня бросили сюда.
Джек снова развернул лоскут кожи и стал рассматривать россыпь красных и белых точек и соединяющих их линий, пытаясь увидеть в этой путанице очертания континентов. Но ему не за что было зацепиться. Надо было бросить еще один взгляд на тот глобус. Он хотел выяснить, что же означают красные точки. У него было чувство, что ключ к решению задачи заключается именно в них.
Джейми словно вспомнила, что она репортер.
— Вы сказали, — заговорила она профессиональным голосом, — что Брейди и Дженсен «бросили» вас сюда. Я не понимаю. Вы что — заключенный?
Бласко кивнул:
— Можете не сомневаться.
— Почему?
— Потому что я дурак. Потому что я болен. И к тому же считал себя слишком важной фигурой, с которой ничего нельзя сделать. И снова ошибся. Я хотел вернуть дорментализму его прежний вид — простой, сочный и сладкий образ жизни, которым в самом начале так наслаждались хиппи, но убедился, что ни Брейди, ни Высший Совет не испытывают желания идти на это. Вот я и прикинул, что пора дать им пинка в зад, чтобы они зашевелились. Я угрожал, что расскажу людям и о своем раке, и об их рэкете, и о том, что знаю, как они гребут деньги. Сказал, что созову пресс-конференцию и сообщу, что у меня рак, но лечусь я облучением и химиотерапией, а не своим кселтоном, который лечить никак не может, поскольку такой штуки, как кселтон, вообще не существует — это я его придумал. Понятно, что после такой угрозы меня посадили под замок и стали рассказывать обо мне всякое дерьмо собачье — мол, я жду воскрешения.
— Вы говорите, что лечились?
Бласко осклабился. Так мог бы улыбнуться череп.
— Чертовски не похоже, что я лечился, да? Потому что никакого лечения не было. Опухоль в области спины.
— Разве вам невозможно помочь? — спросила Джейми. — Химиотерапия или...
— Слишком поздно. Цвет мочи свидетельствует, что затронута печень, — мне довелось болеть гепатитом, и кое-что я понимаю. Лучше умереть, чем жить от одного курса химиотерапии до другого, без всякой гарантии на успех. Пусть уж его обеспечивает природа. Вот такой я — мистер Природа.
— Почему же вы остаетесь здесь? — удивилась Джейми. — Я не вижу ни решеток на окнах, ни замков в дверях. Почему бы вам просто не уйти отсюда?
Бласко поднял голову, и Джек увидел странное выражение его глаз.
— Я бы мог... — Он поднял рубашку и показал желвак размером в серебряный доллар с правой стороны живота, чуть ниже пупка. — Если бы не это.
Джейми вытянула шею:
— Что это?
— Бомба. Миниатюрная бомба.
20
Дженсен, наклонившись вперед, хлопнул Хатча по плечу:
— Сбрось скорость.
— Я пытаюсь наверстать потерянное время.
— Если мы как гидроплан влетим в канаву, то уж ничего наверстывать не придется.
Они ехали на запад — точнее, плыли — по 84-му шоссе. Нормальное ограничение скорости на этом участке составляло шестьдесят пять миль в час, но только идиот шал бы на такой скорости под сплошным дождем.
— Да кто вообще этот Противник Стены? — спросил Льюис.
— Имя его тебе ни к чему. Достаточно того, что он опасен. И знает слишком много грязи — опасной грязи.