Перелетные птицы

Кроун Алла

Надя с трудом уняла дрожь.

— Сережа, — сказала она, — я заметила, как ты косился на этого офицера. Что случилось?

Было темно, поэтому лица брата она не видела. Ответ последовал нескоро, и голос Сергея звучал напряженно.

— Он не всегда был таким любезным.

Надя не стала допытываться. Не имело смысла касаться того, о чем Сергей не хотел говорить, он все равно ничего не открыл бы.

Фудзядан и Нахаловка оставались под водой до октября. Когда вода наконец сошла, Сергей рассказал Наде, что улицы в центре города стали белыми от извести, которой засыпали мостовые, чтобы предотвратить эпидемию холеры. Выглядел он изнуренным и осунувшимся. И лишь Марина

могла вызвать у него улыбку.

Надя, все еще не оправившаяся после нападения бандитов, не хотела выезжать в город. В течение многих недель после того случая она не отходила от дома далеко и наведывалась только в те магазины, которые находились в Новом Городе. Предательство повсюду, думала она. Сначала японцы убили ее дочь, а теперь китайские бандиты напали на них с Сергеем. Люди подчинялись той власти, которая была им выгодна, и выживали только те, кто постоянно был настороже.

Огромные участки возделанных полей были затоплены, урожай погиб, и тысячи людей остались без крова. Первый снег в начале ноября скрыл грязь и разорение под белым искрящимся ковром. Но раны под ним гноились, недовольство тлело.

Веками приучаемые к терпению русские и китайцы ждали.

Глава 25

Между 1932 и 1940 годами японские оккупационные силы оставались в Маньчжурии. Внешне пульс жизни ничуть не изменился, даже несмотря на беспорядочные аресты, зверства японцев и различные провокации, слухи о которых доходили и до Нади. Любое недовольство беспощадно искоренялось, но в школах, на заводах и в судах дела шли своим обычным чередом.

Русские старались по возможности избегать каких-либо сношений с японцами и продолжали жить, притворяясь, что их свободе ничего не угрожает. «Да, происходят вымогательства, изнасилования или даже убийства, но что мы можем изменить?» — размышляли они. Газеты писали о растущем уровне преступности, старательно перечисляя имена пойманных бандитов, в основном из русских и хунхузов, и улики, которые привели к их поимке. Люди заставляли себя верить рапортам марионеточной полиции, но даже те, кто догадывался, что это не более чем искусно сооруженная ширма, скрывающая действительность, ничего не могли поделать. Военные власти под страхом закрытия запретили русским газетам упоминать японцев в связи с какими бы то ни было преступлениями. Запрет был неофициальным, но все, кому была дорога жизнь, знали, о чем можно говорить, а о чем лучше молчать.

Похищение аптекаря Гормана так и осталось нераскрытым. Его жена заплатила требуемый выкуп, но он так и не вернулся домой. Горман попросту исчез, и больше Надя о нем не слышала, чувствуя, что Сергею больно говорить о своем несчастном друге. Спустя год мировой резонанс получило похищение и последовавшее убийство двадцатитрехлетнего Симона Каспе, потому что этот молодой человек был гражданином Франции и сыном владельца лучшего в Харбине отеля «Модерн». Под давлением французского консула японские власти заверили общественность, что предпримут все шаги к освобождению юного Каспе. В конце концов его труп был найден и передан отцу, который так и не собрал требуемый похитителями выкуп.

Нет, лучше всего было оставаться в стороне и не вмешиваться. К тому же нельзя было доверять даже друзьям, потому что хамелеоны встречались и среди казалось бы близких людей. Подпольные группировки действовали в самых неожиданных местах, и невозможно было предугадать, на чьей они стороне: монархистов, большевиков или же фашистов. Были и такие, кто с радостью донес бы японцам на любого только ради того, чтобы заручиться поддержкой нацистов. Немцев и городе было не много,

но они являлись союзниками японцев, п потому их следовало бояться и избегать.

— Вся эта разобщенность между русскими меня очень огорчает, — однажды заметила Надя, когда они с братом, отправив Марину спать, сели отдохнуть в гостиной. — Из-за этого мы и потеряли свою страну. Хотя, с другой стороны, если Гитлер решит захватить Россию, может быть, народ сплотится против общего врага.

Сергей взглянул на нее, задумчиво сдвинув брови.

— Однако кое-кто полагает, что люди в России назовут Гитлера освободителем.

— Все зависит от того, насколько Гитлер проницателен. Знает ли он степень нашей привязанности к отчизне?

Сергей молча пожал плечами.

— Мне кажется, — продолжила Надя, — если Гитлер осмелится попрать русскую землю, россияне объединятся вокруг Сталина.

— От нас все равно ничего не зависит, — сказал Сергей. — И ты лучше будь поосторожнее, Надя. Думай, кому о своих взглядах рассказываешь. Японцы крепко держатся за Гитлера, и нам лучше вообще ни с кем не обсуждать государственные дела. Однажды мы ввязались в политику, и ты знаешь, к чему это привело. Больше я не хочу в этом участвовать.

Тяжелая тишина повисла между ними — знакомое, тягучее ощущение напряженности. Надя внимательно посмотрела на брата. С годами он приобрел сутулость, и голова его будто ушла в плечи. Бедный Сережа! Все эти двадцать лет, которые они прожили в Харбине, Сергей не прекращал писать письма в разные инстанции с просьбой посодействовать в поисках Эсфири, хотя каждый раз получал один и тот же ответ. Надя подозревала, что это стало такой же неотъемлемой частью его жизни, как еда и сон. Сама же она давно уютно сосуществовала со своей любовью к Алексею. Боль отступила, но приятные воспоминания остались. И в этом ее мать была права. Добрые воспоминания поддерживали в ней жизнь и рождали душевный покой.

Молчание нарушил Сергей.

— Хорошо, что ты в своей поэзии не касаешься политики. Надеюсь, Марина не ввяжется в какую-нибудь местную политическую партию.

Надя не уставала повторять Марине, которой уже исполнилось восемнадцать, чтобы та держалась подальше от многочисленных молодежных политических групп, «нигилистов двадцатого века», как она их называла, хотя многие из них не шли дальше горячих споров в каком-нибудь холодном подвале.

Но волнение ее было напрасным, ибо Марина не испытывала влечения к этим самопровозглашенным знатокам политики и единственными массовыми встречами, на которых она иногда присутствовала, являлись литературные вечера матери, где самыми дерзкими речами отличалось выступление какого-нибудь вдохновленного юного дарования, оплакивающего утрату родины.

На этих встречах ее часто сопровождал Михаил, которого Марина за его непослушную копну волос любовно называла «мой преданный косматый сенбернар». С момента их знакомства во дворе восемь лет назад Михаил превратился в самого близкого товарища Марины, в ее «широкоплечего друга». Она не считала его кавалером, но во многом стала полагаться на его помощь, особенно после того, как Вера вышла замуж за молодого русского инженера и покинула их дом.

Марина к этому времени превратилась в тонкую, грациозную красавицу. Волосы у нее были черными и совершенно прямыми, к тому же толстыми и жесткими — «конский хвост», как однажды охарактеризовала их Надя. Марина делала пробор посередине и укладывала две роскошных косы на уши, оборачивая их затем вокруг макушки. Строгая прическа подчеркивала овальную симметрию ее лица, а едва заметный намек на неодинаковый разрез глаз придавал изюминку ее почти идеальным чертам.