Перелетные птицы

Кроун Алла

— Мне вредно есть шоколад.

Потом, осторожно обойдя гиганта стороной, она выбежала на улицу и направилась к аптеке. Коленки у нее дрожали, но, несмотря на это, она летела как на крыльях.

Марина была довольна тем, как повела себя в непривычной ситуации. Меньше всего на свете ей хотелось знакомиться с немцами. Нацист он или не нацист, но немцы — союзники японцев, и поэтому она их боялась. Однако и грубить ему тоже было нельзя — мало ли чем это могло обернуться! Нет, она все сделала правильно. Ответила вежливо, но формально. Дала понять, что не разговаривает с незнакомыми

людьми. Если бы он был русским, она поступила бы точно так же. Мысль о том, почему он спросил совета у нее, а не у продавщицы, пришла ей в голову намного позже.

Перейдя через Большой проспект, Марина зашла в аптеку и протянула рецепт толстому седому фармацевту.

— Вижу, давление вашего дяди все не нормализуется, — покачал он головой и вздохнул. Потом присмотрелся к Марине. — А вы себя хорошо чувствуете? Что-то вы сегодня бледны.

Марина изобразила жизнерадостную улыбку.

— Со мной все хорошо, спасибо. — Она поняла, что ответ ее прозвучал неубедительно, но в эти дни в общественных местах откровенничать о своем страхе перед японцами или их союзниками-немцами было небезопасно.

Охватившее весь город предвзятое отношение к японским оккупационным силам было основано на злодеяниях нескольких отдельных личностей, и Марина в этом смысле не была исключением. Встреча с немцем не шла у нее из головы. В конце концов, он не сделал ничего предосудительного — мало ли какие у них там в Германии традиции! Может быть, у них принято вежливо общаться в магазинах, а она, к своему стыду, приняла это за дерзость. Наверняка не все немцы являются нацистами и не все сотрудничают с японцами.

Выйдя из аптеки, Марина сразу свернула на Ажихейскую улицу и направилась в сторону Садовой. Городской шум разом смолк, чему она была рада, потому что любила уединение.

«Не годится молоденькой барышне так много времени проводить одной, — как-то сказала ей мать. — В мире и так одиноко». Но можно ли приравнивать одиночество к уединению? Она так не думала. Оставаясь одна, Марина никогда не чувствовала себя одиноко. Она любила эти короткие прогулки домой, когда появлялась возможность погрузиться в раздумья и можно было не бояться, что тебя кто-нибудь отвлечет.

На тихой, умиротворенной Садовой звуки города казались далекими и сливались в мерный, успокаивающий гул: затихающее «но!..» извозчика, скрип трамвайных тормозов, приглушенный расстоянием, неожиданный шелест ветра в дубовых листьях, и поверх всего этого — сладостный, пьянящий аромат парковых клумб. Какая же она глупая, что раньше не додумалась ходить домой обходным путем!

Проходя мимо деревянных заборов, она стала, как когда-то в детстве, угадывать, что за семьи живут в этих домах. Богаты ли они? Дружны ли? Счастливы ли? Какая в этих комнатах мебель, чем они украшены? Фамильная ли это собственность русских беженцев или недавнее приобретение нуворишей?

Размечтавшись, Марина уже была на полпути к углу Цицикарской, где собиралась свернуть налево и выйти снова на Большой проспект, как вдруг неожиданно для себя услышала эхо шагов. Тишина на улице была до того ей непривычна, что громкий отзвук собственных шагов по гранитным плитам тротуара порядком удивил ее.

Эхо усиливало ее шаги, тяжеловатые и уверенные.

Широкая улица перед ней была пустынна, если не считать сорок, деловито прыгающих по земле. Когда Марина приблизилась, они захлопали черно-белыми крыльями, загалдели и взлетели на деревья. Там они расселись на ветках и стали наблюдать за ней из своего укрытия.

Тишина была нарушена, а вместе с ней сбилось и эхо шагов Марины. Хотя она, глядя на птиц, замедлила шаги, эхо продолжало звучать в прежнем ритме. Цокот металлических подковок на каблуках. Цок-цок. Ровный, размеренный звук, совершенно не совпадающий с ее походкой, которая стала медленнее и легче. Может быть, какой-нибудь студент возвращается домой? В каком из этих милых домиков он живет? Она с трудом удержалась, чтобы не оглянуться и не посмотреть, кто идет за ней. Проявлять таким образом свое любопытство бестактно. Твердо решив не оборачиваться, Марина дошла до Цицикарской улицы и направилась к Большому проспекту. Шаги позади будто отстали, и ее снова окружила тишина.

По левую руку от Марины находилось бывшее здание гимназии Оксаковской, которая два года назад переехала на Таможенную, а по правую располагалось старое кладбище, огороженное метровой каменной стеной с изящной резьбой. Марине захотелось пройти через старое кладбище — это был зов ее русской души. Ей кладбище не казалось мрачным, унылым местом. Напротив, оно было наполнено величественным покоем, а в надгробных изваяниях и эпитафиях соединялись воедино поэзия и искусство. Это был, скорее, не приют усопших, а парк памяти, где цвели сирень и жасмин и где можно было на время обрести отдохновение от превратностей повседневной жизни. Но не сегодня. Она и так уже потратила слишком много времени — мать будет недовольна.

Марина приблизилась к каменной стене, окружавшей бывшую гимназию для девочек. Между массивными дорическими колоннами виднелся внутренний двор. Там было пусто и тихо. Однако, как только она протянула руку к воротам, три японских солдата вышли из-за колонны прямо на нее. «Эти подонки, — однажды раздраженно бросила ее мать, когда натолкнулась на одного из японских солдат на улице, — имеют обыкновение будто вырастать из-под земли, когда ты меньше всего этого ждешь».

Марина ступила с тротуара на дорогу, чтобы не врезаться в них, но один из солдат схватил ее за руку.

— Не торопись. Пойдешь с нами. Мы хотим спросить у тебя кое-что.

Произнесено это было грубо, русские слова японец выговаривал с трудом, но угрозу в его голосе невозможно было не заметить. Они обступили ее, отрезая путь к отступлению. Один солдат потянул ее за руку во двор, другой подтолкнул в спину.

Марина дернулась, пытаясь высвободиться. В голове лихорадочно понеслись обрывочные мысли: «Господи, мама была права… Она предупреждала… Нет, все это не по-настоящему… До Большого проспекта всего полквартала!» Она обернулась, надеясь, что ее увидит какой-нибудь прохожий или извозчик. Вспомнив, как мать учила ее защищаться, она ударила коленом в пах ближайшего солдата, но промахнулась. Колено скользнуло по бедру. Тот выкрутил ей руку, и Марина закричала.