Переливание сил
Шрифт:
— Идите. Мы вам сказали все. Идите.
А до этого разговора был разговор другой.
Когда они кончили операцию, Михаил Николаевич завел в кабинет Александра Григорьевича, запер дверь и начал:
— Саша, у меня в течение последнего месяца сильные боли в животе.
Александр Григорьевич открыл было рот, но Михаил Николаевич его остановил:
— Ты подожди. Послушай сначала. Боли носят характер редких приступов. Точной локализации они не дают. Временами вздувается живот. Бывает асимметричен.
— Куда вы клоните?
— Туда и
— По полочкам раскладываешь?
— Вот именно. Давай вместе раскладывать. Это не колит. Какое может быть препятствие? При ощупывании ничего мне обнаружить не удалось. Опухоли я не прощупываю. Но самого себя, знаешь, как щупать!
— Можно сделать рентген толстого кишечника.
— Можно. Но зачем? Слушай дальше... Ты меня пощупай. Мне можешь ничего не говорить. Нащупаешь так нащупаешь. Что операция нужна — это и без рентгена ясно.
— Как без рентгена операция! А если все-таки колит?
— Я ведь не первый день наблюдаю за собой. И понимаю не хуже тебя.
— Так вы же не господь бог — можете и ошибиться!
— Могу. Но я много думал и все время наблюдаю. Я тебя прошу, не раздражай меня. И без тебя тошно. Пощупай.
— Только вы понимаете, в какое положение меня ставите?
— Понимаю. Можешь же ты товарищу и начальнику оказать снисхождение!
Михаил Николаевич, наверное, понимал, что ставит своего коллегу в тяжелое положение, и, по-видимому, сам маялся этим. В тяжелое положение. Не официально, а по существу. Он всю тяжесть ситуации сваливал на товарища. Но может ли правильно думать человек, когда он умирает? А Михаил Николаевич понимал, во всяком случае он сейчас так понимал, что пришло его время. Он играл с собой в последнюю игру и, наверное, не очень праведно затягивал в эту игру и товарища. Но товарища он затягивал только в игру.
— Я все понимаю. Возьми этот крест на себя. Слушай дальше. Если ты сочтешь достаточно необходимым рентген — делай. Я согласен. Но если ты опухоль увидишь на рентгене — очень трудно меня обманывать. А я не хочу точно знать, что у меня. Я не хочу сжигать свои корабли сам. Это будешь делать ты. А я все время должен иметь возможность думать, что в бухте стоят мои корабли. Понял, Саша?..
— Ну хорошо, хорошо. Но ведь если я сделаю рентген, вы можете ничего не знать, что там.
— Но я буду хотеть посмотреть снимок сам — я же живой еще, черт возьми!
— Простите.
— Ты должен лишить меня возможности узнавания. Только рассуждения. Ты не понял еще, о какой услуге я прошу.
— Простите.
— Ты сделаешь мне операцию. Если можно удалить — удалишь. Если нельзя, сам знаешь — сделаешь свищ наружу. Если отрежешь и сошьешь, для страховки все равно наложишь свищ наружу.
— Так если хорошо сошьется, зачем свищ?
— Ты опять не понял. Мне все время нужен запасной выход для рассуждений. Ты меня бессмысленно терзаешь.
— Простите.
— Если ты не удалишь — свищ обязателен. Если
— Но ведь если будет все в порядке, вы ж не поверите.
— И пусть. Пусть не поверю, если все в порядке. Хуже, если я точно буду знать, что плохо. И операция будет неофициальная. Хуже, чем мертвая душа. Не писать никакой истории болезни. Не записывать операцию в операционный журнал. Она не войдет ни в какую статистику. Все запишете только в случае смерти. Если я живой — нет операции, только свищ.
— Понятно.
— Все тебе понятно? Это смертная просьба. Тебе тяжело будет. Ну а если умру... Это наше право и обязанность. Я сделаю все анализы, буду готовиться. Можешь говорить предварительно с кем угодно, делать как удобно. Тайну делай из этого только для меня. Дома я первый разговор проведу сам. Первому с домашними тебе говорить не придется. Скажешь все, что найдешь нужным. Сам я про рак не скажу. Пусть они думают, что я об этом не думаю. Вся тяжесть на тебе, Саша. Перестраивайся.
Вот с каким разговором, на какую почву попал больной. Нашел время. Но у него свое время.
А дома Михаил Николаевич сидел в кухне за столом, ел и оживленно рассказывал Людмиле, как ему пришлось ехать домой без пальто, что безобразие закрывать раздевалку, что она должна работать всю ночь, что хотя бы оставляли ключ где-нибудь, что нельзя жить из расчета, что кто-то чем-то воспользуется, например оставленным ключом, и кто-то кого-то обманет, украдет, и кому-то придется отвечать за кого-то. Нельзя жить с вечными мыслями, что кто-то кого-то обманет. Что завтра ему придется идти на работу в куртке, что в толстой кишке у него полип и, наверное, придется сделать небольшую операцию.
Людмила спросила, что за полип и какую операцию.
Он сказал, что полип — это доброкачественная опухоль и что операция небольшая. Людмила спросила, кто будет делать. Он сказал, что договорился с Сашкой. Основную тяжесть он опять свалил на Александра Григорьевича. Но ведь это и нормально. Кто-то должен на себя взять всю тяжесть. Врач, конечно. Лечащий врач.
— А что дальше?
— Что дальше? Все. Сделали ему операцию, все в порядке.
— Так что же оказалось все-таки?
— А тебе зачем знать?
1974 г.
ШТЫРЬ
Маленький этот штырь лежит передо мной на столе. Сейчас я могу смотреть на него спокойно. А совсем недавно!..
Больная лежала на кровати и совсем не реагировала на меня, на студентов.
Я плохо помню, какая она была тогда. Выражения лица не помню.
Больно ей было — помню.