Перелом (сборник)
Шрифт:
С Петьком все было ясно. Определенность тоже высвобождала. Петько остался позади, как и его поселок.
Юра стоял возле «джорика», разговаривал с девушкой. Девушка вся была засыпана светлыми кудряшками, как тонкорунная овечка.
Тамара остановилась. Беспричинная радость деликатно отошла в сторонку, уступила место усталости. Оказывается, Юра жил до сегодняшнего дня целую жизнь, и эта девушка из его вчерашнего дня. А Тамара решила почему-то, что до нее он вроде и не жил. Оказывается, жил. Был любим. И сейчас любим вот этой овечкой, и она ему очень идет: легкая, ясная,
Юра увидел Тамару. Попрощался с овечкой, и она зацокала копытцами через дорогу, платьице коротенькое, ножки ровные, как макароны.
Тамаре показалось, что из нее, как из резиновой игрушки, вытащили затычку. Ушел весь воздух. Захотелось сесть на асфальт.
– Ну, что? – озабоченно спросил Юра, подходя.
– Ничего. Все в порядке.
– Что в порядке?
– Отвезите меня в гостиницу, – попросила Тамара.
Сели в машину. Тамара была чужая, и больше чем чужая. Вернее, меньше. Она была враждебна.
– Что с вами? – Юра взял ее за руку.
– Ничего. Я устала.
– И это все?
– Все.
– Вы считаете, что усталость достаточная причина для...
– Для чего?
– Ну хорошо. Я отвезу вас в гостиницу.
Теперь обиделся он. Ехали отчужденные.
Днепропетровск праздновал юбилей ВЛКСМ, и все гостиницы оказались забиты комсомольцами двадцатых годов, тридцатых и так далее, вплоть до семидесятых. Мест не было. Ночевать было негде. Уехать тоже было нельзя, Тамара наметила на завтра встречу с корреспондентом, автором заметки «Радость солдата». Знакомых в Днепропетровске у нее не было. Оставалось идти на вокзал и сидеть до утра в зале ожидания.
– Я могу пригласить вас к себе, – сказал Юра несколько официально. – У меня есть раскладушка.
Тамара молчала.
– Что все-таки происходит? – тихо потребовал Юра, обегая ее лицо своими дымными глазами.
Что она ему скажет? Он для нее – и этот Юра, и тот. Первый. Она не могла себе представить, что тот Юра кем-то ее заменил. Прижизненная замена. Это все равно что увидеть себя в гробу. Как об этом скажешь?
Тамара промолчала.
Юра жил на краю города в деревянном доме. Дом был длинный, два сруба, придвинутых один к другому. Это была частная постройка, принадлежащая Юриным родителям. Видимо, когда-то, в плохие времена, половину дома продали, и сейчас в этой половине жил тот самый сосед, к которому слетались все птицы и ушла жена. Каждая половина имела свой вход, но, должно быть, Юра часто встречался с женой на приусадебном участке.
Вошли в дом. В доме было две комнаты и кухня. Юра тотчас отправился на кухню и поставил чайник. Тамара обошла комнаты. В одной стоял стол и стул, в другой – раскладушка.
– Просторно у вас, – заметила Тамара.
– Жена всю мебель забрала. И всю посуду, – просто объяснил Юра.
– А на чем вы едите? На газете?
– Почему? Одна тарелка у меня есть. И одна вилка. Сейчас будем ужинать.
Юра достал из маленького висячего холодильника домашнюю колбасу, малосольные огурцы величиной с мизинец, помидоры – крупные, громадные, как маленькие дыни. И бутылку
– Откуда это у вас? – поразилась Тамара.
– Мама вчера принесла.
– А где мама?
– Она в центре живет. Замуж вышла год назад, к мужу переехала.
– А сколько ей лет?
– Пятьдесят. Она на семнадцать лет старше меня. Так приятно видеть ее счастливой.
Значит, Юре – тридцать три, – посчитала Тамара. На пять лет моложе.
– Они вместе учились в институте. Первая любовь. Потом жизнь развела, а теперь соединила, – пояснил Юра историю своей мамы.
Тамара подумала: у любви не так уж много вариантов. Поэтому варианты часто повторяются, только с разными людьми.
Чайник тем временем вскипел. Юра взял таз, налил туда горячую воду, разбавил холодной.
Тамара сидела на табуретке, молча следила за ним. Юра поднес таз к ее ногам, встал на колени, снял с Тамары туфли и поместил ее ноги в таз. Вода была прохладной.
– Вы что, собираетесь ноги мыть и воду пить? – спросила Тамара.
– Воду пить не буду. Но усталость как рукой снимет. Вот увидите. А завтра я оболью вас водой из колодца.
– Мне нельзя. У меня радикулит.
– Радикулит лечат холодом.
Он стал растирать ее ступни сильными осторожными руками. Тамара не смущалась, ей было совершенно спокойно в его доме. Овечка разъединила их, создала дистанцию, и эта дистанция была уместна и удобна.
– А теперь пройдитесь! – скомандовал Юра.
Она пошла босая по кухне, оставляя темные мокрые следы. Ноги казались легкими. Если прыгнуть – зависнешь. Так, наверное, чувствуют себя космонавты в состоянии невесомости.
Юра разлил вино по стаканам. Выпили. Легкость пошла от ног вверх. У Тамары слегка закружилась голова, именно от этой легкости. Колбаса была свежей, пахла чесноком. Помидоры не резали, а ломали, и на разломе они искрились белым, как арбузы.
Петько уплыл куда-то в ирреальность, будто ничего этого «николы не було». Как та собака, которую то ли отравили, то ли нет. Всегда была ясность, чистота, деревянная изба, арбузные помидоры, заботливый ангел с правильным лицом.
– А с кем вы разговаривали? – спросила Тамара.
– Где? – Он перестал жевать.
– Возле машины.
– Когда?
– Возле суда.
– А-а... – вспомнил Юра. – Это Римка. Жена Рудика.
– А Рудик кто?
– Мой институтский товарищ. Он сейчас барменом работает.
– Почему? – спросила Тамара, хотя ее совершенно не интересовала судьба Рудика.
– Надо жену кормить и трех детей.
– У этой девочки трое детей? – поразилась Тамара.
– Да. А что? Ей тридцать пять лет.
– Она вам нравится?
– Кто?
– Римка.
– Так она жена моего приятеля, – повторил Юра, и Тамара поняла, что жен приятелей он не рассматривает. И не видит. Это прикладное к приятелю и самостоятельного значения не имеет.
Тамара как бы поднялась из собственного гроба. Впереди – целая жизнь, по которой можно идти легкими чистыми ногами. Как будто темя ее не заросло в младенчестве. Надежда хлынула прямо в голову. Это было невыносимо. Тамара опустила лицо и заплакала.