Перелом
Шрифт:
Алессандро напряженно уставился на холмик.
– Тут нет черных цветов, – медленно сказал он, – а у Архангела – золотой, черный и бледно-голубой.
– Не сомневаюсь, что цыгане найдут разгадку, если потребуется, – сухо ответил я и подумал, что цыганам куда больше по душе придется гадание другого рода.
Я повернул Кукушонка-Подкидыша мордой к дому, и мы затрусили вперед. Оглянувшись, я увидел, что Алессандро ведет Движение медленным шагом по обочине дороги. Глядя на его стройную фигуру в яркой одежде и на голубую с белым шапочку, я искренне пожалел, что он таков, каков есть.
Но будь у меня другой отец, я тоже был бы иным человеком. Интересно, кто бы не был?
Я размышлял по этому поводу, пока не вернулся в Роули Лодж. “Отцы, – думал я, – могут воспитывать, кормить и пеленать своих молодых отпрысков, но они не могут повлиять на развитие основных черт характера. В результате дети вырастают жестокими или безвольными, но рано или поздно им приходится сталкиваться с жизнью и вырабатывать к ней свой подход”. Алессандро же в настоящий момент стоял на перепутье, и, дай волю отцу, он выбил бы из сына все хорошее, не моргнув глазом.
Алессандро с каменным лицом снес презрительный взгляд Этти, но мало кто из наездников решился отпустить шуточку в его адрес, как это было принято в их среде. Одни – инстинктивно боялись его, что, по моему мнению, говорило об их здравом смысле; другие, менее чувствительные, просто игнорировали.
Джордж отвел Движение в денник, а Алессандро последовал за мной в контору. Он безразлично посмотрел на Маргарет, сидевшую за столом, не обратив внимания на ее аккуратное, цвета морской волны, платье и высокую, в локонах, прическу, и принялся высказывать мне свои соображения. Видимо, он тоже много размышлял на обратном пути.
– Вы не имели права заставлять меня проезжать такую нетренированную лошадь, – воинственно заявил он.
– Я вас не заставлял. Вы сами ее выбрали.
– Мисс Крэйг нарочно так поступила, чтобы я остался в дураках.
С этим трудно было спорить.
– Вы могли отказаться, – сказал я.
– Не мог.
– Вы могли сказать, что у вас слишком мало опыта для проездки самой трудной лошади в конюшнях. – Ноздри его раздулись. Сделать подобное заявление было выше его сил. – В любом случае, – продолжал я, – лично мне кажется, что верховая езда на Движении мало чему вас научит. А следовательно, вы больше на него не сядете.
– Но я настаиваю, – запальчиво крикнул он.
– На чем?
Я настаиваю, чтобы мне опять дали Движение. – Он выбрал из коллекции своих взглядов самый высокомерный и сказал:
– Завтра.
– Почему?
– Потому что иначе все будут думать, что я струсил или не умею ездить верхом.
– Значит, вам отнюдь не все равно, – уверенно заключил я, – что о вас думают другие.
– Мне все равно, – с горячностью запротестовал он.
– Зачем тогда проезжать Движение? Он упрямо поджал губы.
– Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Завтра я сяду на Движение.
– Хорошо, – спокойно согласился я. – Но завтра я не отправлю Движение на Пустошь. Не думаю, что сейчас он нуждается в нагрузках. Лучше всего проездить его размашкой по рабочей дорожке в паддоке, если это не покажется вам скучным.
Он напряженно и с большим подозрением посмотрел
– Ну что ж, – неохотно согласился он. – Завтра я буду проезжать его в паддоке.
Повернувшись, он вышел из конторы. Маргарет наблюдала за ним со странным выражением на лице.
– Мистер Гриффон не позволил бы так с собой разговаривать, – сказала она.
– Ему и не придется.
– Теперь я понимаю, почему Этти терпеть не может этого мальчишку. Он – наглец. Именно наглец, другого слова не подыщешь. – Маргарет протянула мне через стол три вскрытых конверта. – Вам необходимо ознакомиться. И тем не менее, – она опять заговорила об Алессандро, – он очень красив.
– Глупости, – запротестовал я. – Скорее уродлив. Она чуть улыбнулась.
– Он просто не может не нравиться женщинам. Я перестал читать письма.
– Ерунда. Что там может нравиться?
– Вам этого не понять, – рассудительно ответила она. – Вы все-таки мужчина. Я покачал головой.
– Ему всего восемнадцать лет.
– Возраст здесь ни при чем. Либо в тебе что-то есть, либо – нет. А в нем – есть.
Я не стал с ней спорить: у Маргарет не было ухажеров, и я не считал ее компетентным судьей в данном вопросе. Прочитав письма и подсказав Маргарет, как на них ответить, я отправился на кухню сварить себе чашечку кофе.
Беспорядок на столе свидетельствовал о большой работе, проделанной мною за ночь: стаканы из-под молока и кофе остались невымытыми, повсюду валялись исписанные клочки бумаги. Я не спал почти до утра, составляя заявочный список, хотя с большим удовольствием отправился бы в Хэмпстед к Джилли.
Составить заявки оказалось крайне сложным делом не только потому, что я раньше никогда этим не занимался, – из-за Алессандро мне приходилось по несколько раз перечитывать условия скачки и при этом рассчитывать, кого заявлять, если через месяц его не будет, и что делать, если он все-таки останется.
Я серьезно отнесся к угрозам его отца. Иногда мне казалось, что это глупо. Однако Энсо Ривера не шутил, организовав мое похищение неделю назад, и до тех пор, пока над конюшнями висела угроза разорения, благоразумнее было потакать его сыну.
До открытия сезона гладкими скачками оставался примерно месяц – за это время я мог попытаться найти выход. Но на всякий случай я продублировал заявку на скачки учеников и пробеги на скорость. Кроме того, я заявил много лошадей на непопулярные скачки на севере Англии: хотелось Алессандро этого или нет, я не собирался позволять ему начинать карьеру под звон литавр. Напоследок я отыскал в конторе книгу учета, где старый Робинсон отмечал заявки прошлых лет, сделанные отцом, и составил заявочный список на первую неделю по образцу прошлого года, не считая скачек на севере Англии. Как выяснилось, я переусердствовал, – вычеркнув кличек двадцать, я поменял некоторых лошадей местами. Прежде чем переписать черновик на официальный желтый бланк печатными буквами, как требовалось по уставу, я дважды перепроверил себя, чтобы случайно не занести двухлетку на гандикап или кобылу в скачки “Только жеребцов”, чем выдал бы себя с головой.