Перелом

Фрэнсис Дик

– Нет, – сказал я, – только не сейчас.

– А когда?

– Летом.

Она понимающе посмотрела на меня и скорчила гримасу.

– Я знаю: когда ты сильно занят, тебя раздражает домашняя суета.

– Ты не суетлива. – Я улыбнулся и опять поцеловал ее. – К тому же я приезжаю в Хэмпстед.

– Раз в неделю. И то только потому, что это недалеко от больницы.

– Я заезжаю в больницу только потому, что это по пути к тебе...

* * *

Невилл Ноллис Гриффон отказался мне помочь

в развитии нового этапа отношений между отцом и сыном.

Он сообщил, что, раз мне никак не удается найти хорошего тренера на его место, он прекрасно сделает это сам при помощи телефона.

Отец сказал, что составил заявочные списки на последующие две недели скачек и что Маргарет надлежит их отпечатать и разослать.

Он приказал снять Горохового Пудинга со скачек на приз Линкольна.

Отцу не понравилось, что я принес ему маленькие бутылки Боллингера 1964 года, тогда как он предпочитает 1961-й.

– Значит, тебе лучше, – сказал я, как только мне удалось вставить слово в его монолог.

– Что? Да, конечно. Ты слышал, что я тебе сказал? Горохового Пудинга надо снять со скачек на приз Линкольна.

– Почему?

Он бросил на меня раздраженный взгляд.

– С чего ты взял, что его можно подготовить за такой короткий срок?

– Этти хорошо разбирается в лошадях. Она говорит, что Гороховый Пудинг будет в форме.

– Я не позволю поставить Роули Лодж в смешное положение из-за того, что конюшни заявили на скачки неподготовленных скакунов.

– Если Гороховый Пудинг себя не проявит, люди все равно не усомнятся в том, что ты – хороший тренер.

– Дело не в этом, – сдержанно сказал он. Я открыл одну из маленьких бутылок и налил золотистую жидкость в его любимый бокал эпохи короля Якова, который специально захватил с собой. Шампанское не показалось бы ему таким вкусным, налей я его в стаканчик для вставных зубов. Он сделал глоток и явно пришел и выводу, что 1964 год вполне сносен, хоть и не высказал этого вслух.

– А дело в том, – поучительно, как полному дебилу, пояснил он, – что, если жеребец плохо выступит на скачках, это снизит его ценность как будущего производителя.

– Да, я знаю.

– Не говори глупостей, откуда тебе знать? Ты вообще ничего не знаешь.

Я уселся в кресло для посетителей, откинулся на спинку, положил ногу на ногу и начал говорить тоном рассудительным и авторитетным, которому научился в деловых промышленных кругах и которым у меня почему-то до сих пор не хватало ума разговаривать с собственным отцом.

– Роули Лодж, – сказал я, – ждут большие финансовые затруднения, и причина тому – погоня за престижем. Ты боишься выставить Горохового Пудинга на приз Линкольна, потому что являешься владельцем половинной доли, и если жеребец пробежит плохо, ты пострадаешь в той же степени, что и леди Вектор.

Он выплеснул шампанское на простыню и не заметил этого.

– Мне известно, – продолжал я, – что тренеры часто бывают владельцами или совладельцами тех лошадей, которых они тренируют. Однако в Роули Лодж ты стал совладельцем слишком многих лошадей. Я думаю, ты сделал это специально для того, чтобы другие конюшни не

смогли перехватить рысаков, которых ты считал перспективными, и, наверное, ты часто говорил владельцам нечто вроде: “Если Архангел пойдет с аукциона за сорок тысяч и для вас это слишком дорого, я готов войти в полную долю и заплатить двадцать тысяч”. В результате ты собрал в конюшнях лучших лошадей страны, и их потенциал как производителей просто огромен.

Он тупо смотрел на меня, забыв про шампанское в бокале.

– Все это прекрасно, – продолжал я, – но только до тех пор, пока лошади побеждают на скачках. И год за годом они тебя не подводили. Ты долгое время проводил умеренную политику и постепенно богател. Но в этом году ты слишком рассредоточил свои силы. Ты купил слишком много лошадей. Кроме того, владельцы половинных долей оплачивают, естественно, лишь половину стоимости тренинга, и твои расходы начали превышать поступления. Причем значительно. В результате: счет в банке тает, как снег, до открытия сезона осталось три недели, и цены на неудачно выступивших жеребцов как производителей резко упадут. Это тяжелое положение усугубляется тем, что ты сломал ногу, твой помощник находится в больнице и не приходит в сознание, а конюшни загнивают в руках твоего сына, который не умеет тренировать лошадей. Именно поэтому ты до дрожи в коленках боишься заявить Горохового Пудинга на приз Линкольна.

В ожидании ответа я замолчал. Ответа не последовало. Отец был в шоке.

– В общем, можешь не беспокоиться, – сказал я и понял, что наши отношения никогда уже не будут прежними. “Тридцать четыре года, – печально подумал я. – Только в тридцать четыре года мне удалось поговорить с отцом на равных”. – Если хочешь, я продам твою долю еще до скачек.

Глаза отца постепенно ожили. Он моргнул, уставился на льющееся шампанское и выпрямил бокал.

– Как.., как ты узнал? – В голосе отца звучало скорее негодование, чем удивление.

– Посмотрел бухгалтерские книги.

– Нет.., кто тебе сказал?

– Никто. Просто последние шесть лет моя работа заключалась в чтении бухгалтерских книг и простом сложении сумм.

Он окончательно пришел в себя и сделал несколько осторожных глотков.

– По крайней мере, теперь ты понимаешь, почему мы должны пригласить опытного тренера, пока я не поправлюсь.

– В этом нет нужды, – неосмотрительно заявил я. – Вот уже три недели, как...

– Ты считаешь, что можешь научиться тренингу за три недели? – спросил отец с нескрываемым презрением.

– Если хочешь, да, – ответил я. – Могу. – И прежде чем он побагровел от возмущения, быстро добавил:

– Ведь я воспитывался в конюшнях, ты же помнишь... Я там вырос. И к своему удивлению, замечаю, что мне все дается так легко, как будто я был рожден, чтобы стать скаковым тренером.

Мои слова его не успокоили, скорее он почувствовал в них угрозу своему авторитету.

– Ты не останешься, когда я поправлюсь.

– Нет, что ты. – Я улыбнулся. – Ни в коем случае. – Он фыркнул. Некоторое время отец колебался, но так ничего мне и не ответил, просто перевел разговор на другую тему: