Перемена климата

Мантел Хилари

Анна разлила чай. Архиепископ поднес чашку к губам.

– Очень вкусно, дорогая, – похвалил он. – Чай – такое удовольствие, верно?

Анне подумалось, что избытком удовольствий этот мужчина, похоже, обделен. Она скользнула обратно, уселась на обтянутый материей стул.

– Публично объявили, что цель закона – внедрение новой системы образования. – Архиепископ упорно смотрел в чашку. – Эта система должна готовить грузчиков, прислугу и шахтеров. Два с половиной часа в день, а преподавательницы – молоденькие девчушки, едва закончившие шестой класс. Причем новые правила затронули не только детей неграмотных родителей. Нет, они для всех. Для детей самых умных наших мужчин и женщин, живущих при миссиях, и для детей

выпускников Форт-Хейра [16] . Родителям пришлось смириться с тем, что их детей сознательно оглупляют.

16

Университетский колледж (основан в 1916 г.), первое высшее учебное заведение для чернокожих.

– Но это же лишает всяких надежд на лучшее будущее! – удивился Ральф. – Другие законы можно отменить, но как справиться с последствиями такого вот оглупления?

– О том и речь. – Архиепископ вздохнул. – Через двадцать лет или через сорок, словом, когда об этой глупости позабудут, как прикажете вкладывать мудрость в головы, отвыкшие ее усваивать?

Рука архиепископа мелко дрожала. Чашка в его пальцах казалась совсем крохотной, словно этот изящный фарфоровый сосуд вдруг очутился в медвежьей лапе. Анна подалась вперед, быстрым движением взяла чашку и поставила ту на поднос. Старик-церковник будто не заметил.

– Спросите, а что же церковь? – Архиепископ вновь повернулся к Ральфу. – Мы глядим на правительство, как кролик на кобру, если вспомнить меткое выражение отца Хаддлстоуна. – Он криво усмехнулся. – Отец Хаддлстоун умел обращаться со словами, не находите? Кое-кто утверждает, что мы должны позакрывать все наши школы и наотрез отказаться от участия в этой постыдной затее. Другие считают, что лучше уж начатки образования, чем полное невежество. Отец Хаддлстоун, прошу прощения, что опять его вспоминаю, называл подобные взгляды «голосом Виши». Миссис Элдред, – старик с усилием повернул голову, и на мгновение его лицо исказила гримаса боли. – Вы дипломированный учитель, но вам придется развлекать детишек, а не учить их. Нужно увести их с улиц, где иначе они неминуемо попадут в неприятности. Это местечко, куда вы направляетесь, Элим… Оно не в моем приходе, но я кое-что знаю и хочу вас предупредить. Элим – как у нас говорят, свободный тауншип. Африканцы селились в нем с начала столетия. Они строили дома и владеют этими домами уже несколько поколений. Сдается мне, в Элиме сейчас живет где-то тысяч пятьдесят.

– Нам так и рассказывали, – вставил Ральф.

– Но теперь нет никакой безопасности, никакой уверенности в будущем. Софиятаун [17] уже снесли, Элим вполне может оказаться следующим.

– А людей куда переселяют? – спросила Анна.

– Вот тут, дорогая, во всей красе проявляется сущность апартеида. Правительство желает вернуть чернокожих в места их исконного обитания. – Снова с трудом повернув голову, старик заговорил сурово и торжественно, будто обращался лично к президенту, которого нашел в себе смелость обвинить во всех этих глупостях. – Вы лучше разберетесь в происходящем, когда поселитесь и освоитесь. Но вам следует помнить, что ваше местожительство – временное, опасное и готовое исчезнуть в любой момент. Эти люди в правительстве каждое утро считают потраченным зря, если не придумали очередной гнусный закон. А африканцы уверены, что у них украли будущее.

17

Пригород Йоханнесбурга, населенный чернокожими; расселен и снесен в 1956 г.

– Признаться, я не готов к такому, – сказал Ральф. – Не думал, что все настолько печально.

– Тогда

зачем приехали?

Ральф замялся, подыскивая ответ. Он же не мог сказать, что попросту сбежал от своей семьи.

– Я считал своим долгом… ну… внести лепту. Мы оба так считали. Но мы и знать не знали…

– Вы молоды, – произнес архиепископ, – и как-нибудь да свыкнетесь. И потом, всегда есть вера и надежда. Если позволите, дам вам один совет. Что бы вы ни делали, опирайтесь на Господа. Меряйте свои поступки на весах вечности. Понимаете, о чем я? Иначе вас поглотят сиюминутные хлопоты, а повседневные мелочи искалечат ваши души.

– Отличный совет. Спасибо, – поблагодарил Ральф. – Годится в любых обстоятельствах, если ему, конечно, следовать.

– Будь я чернокожей, – подала голос Анна, – и живи я в этой стране, не знаю, верила бы я в Бога или нет. С такими-то законами.

Архиепископ нахмурился.

Ральф поспешил вмешаться:

– Люди могут решить, что раз их так угнетают, раз твердят, что они существа низшего сорта, раз на их долю выпадает столько испытаний, то Господь от них отвернулся. По-моему, вполне естественная мысль.

На это архиепископ разразился целой речью, позволил прорваться наружу чувствам, заговорил резко и отрывисто, будто перейдя с человеческой речи на лай. Он упомянул о «жалком светском гуманизме» (соблазн поддаться которому, судя по всему, приписал Ральфу), а христианскую веру поименовал «оплотом величия рода людского». Было очевидно, что эти выражения он заимствует из проповеди – то ли из той, которую сочиняет, то ли из той, которую недавно произносил. Анна прищурилась, искоса поглядела на Ральфа. И как только они оба посмели высказать в лицо церковнику все то, что оба наговорили? Впрочем, в этакой дали от дома, подумала она, можно творить едва ли не что угодно.

Когда епископ отлаялся, Анна отважилась на слабую попытку оправдаться. Причина в том, сказала она, что они с мужем не имеют необходимого опыта. Поэтому их обуревают дурные предчувствия – по поводу новой страны и по поводу первой самостоятельной работы.

– Вы тоже считаете, что можете не справиться? – воинственно осведомился архиепископ.

– Думаю, любой на моем месте засомневался бы.

Это оказался правильный ответ.

– Лично я знаю, что не справляюсь, – сказал архиепископ. – Хочу попросить вас о двух вещах. Нет, даже о трех. Постарайтесь не презирать своих противников и постарайтесь их не возненавидеть. Для вас, новичков, это может быть довольно сложно, однако, будучи добрыми христианами, вы должны попытаться. Также постарайтесь не нарушать законы. Вас направили сюда не для того, чтобы вы попали на страницы газет или очутились под судом. Надеюсь, вы будете помнить об этом.

– А что третье? – уточнил Ральф.

– Ах да! Когда станете писать домой, в Англию, попросите своих родных и знакомых не судить сгоряча. Мы живем в непростой стране, если можно так сказать. Я утешаю себя тем, что в здешних людях мало истинного злодейства. Зато много страха, причем со всех сторон. Страх мешает сострадать и лишает людей рассудка. И потому в итоге превращается в злодейство в какой-то степени.

Старик выпрямился и кивнул. Встреча подошла к концу. Элдреды встали. А старик вдруг улыбнулся и похлопал себя по искалеченной ноге, возлежавшей на подушках.

– Знаете, что я сделал в прошлом году? Отправился на острова Тристан-да-Кунья. Думаю, вы и не подозревали, что моя епархия простирается настолько далеко. Пришлось позволить, чтобы меня привязали к стулу и спустили на веревках с борта корабля. Потом уложили на дно парусиновой лодки и на веслах доставили на берег. Ваш дядя Джеймс не поверил бы своим глазам, честное слово! Разумеется, я вряд ли рискну повторить такую поездку. Все-таки пора остепениться, верно?

Не дожидаясь ответа посетителей, секретарь выпроводил их из кабинета. А старик-архиепископ сразу взялся за бумаги.