Переписка 1826-1837
Шрифт:
Но теперь мы все разбрелись. Киселев, говорят, уже в армии; Junior [211] в деревне; Голицын возится с Глинкою и учреждает родственно-аристократические праздники. Я пустился в свет, потому что бесприютен. Если б не [Закревс[кая]] твоя медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила. Я ей пишу стихи. А она произвела меня в свои сводники, (к чему влекли меня и всегдашняя склонность и нынешнее состоянье моего Благонамеренного, о коем можно сказать то же, что было сказано о его печатном тезке: ей ей [212] намерение благое, да исполнение плохое).
211
Младший.
212
ей ей вписано.
Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее,
Прямо, прямо на восток.Мне навязалась [новая[?] п[…][?]] на шею преглупая шутка. До прав.[ительства] дошла наконец Гавриилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я вероятно отвечу за чужие проказы, если кн. Дм.[итрий] Горчаков не явится с того света отстаивать права 27 на свою собственность. Это да будет между нами. [213] Всё это не весело, но критика кн. Павла веселит меня, как прелестный цвет, обещающий со временем плоды. Попроси его переслать мне свои замечания; я буду на них отвечать непременно. Благодарю тебя умом и сердцем, т. е. вкусом и самолюбием — за портрет Пел.[агеи] Ник.[олаевны]. Стихов ей не шлю, ибо на такой дистанции не стреляют даже и турки. Перед княгиней Верой не смею поднять очей; однакож вопрошаю, что думает она о происшедствиях [214] в Од.[ессе] [215] (Рае[вский]и гр.[афиня] В.[оронцова]).
213
Последние пять слов написаны по полю, вдоль отчеркнутых предыдущих строк (Мне навязалась ~ свою собственность)
214
Переделано из происшедствии
215
в Од.[ессе] вписано.
Addio, idol mio [216] — пиши мне всё в П.[етер]Б.[ург] — пока —
1 сент.
Остафьево. 18-го сентября 1828.
Молодой Пашков уверял меня, что он тому несколько недель видел у тебя на столе запечатанное письмо на мое имя. Да решись же прислать его. Ты, неблагодарный, не отвечаешь мне на мои письма, а я по всем великороссийским губерниям сводничаю для тебя и горячу воображение и благородные места молодых дворянок. Вот тебе послание от одной костромитянки, а ты знаешь пословицу про Кострому. Только здесь грешно похабничать: эта Готовцева точно милая девица телом и душою. Сделай милость, батюшка Александр Сергеевич, потрудись скомпоновать мадригалец в ответ, не посрами своего сводника. Нельзя ли напечатать эти стихи в Северных Цветах: надобно побаловать женский пол, тем более, что и он нас балует, а еще тем более, что весело избаловать молодую девицу. Вот и мои к ней стихи: мы так и напечатали бы эту Сузану между двумя старыми прелюбодеями. А приписка Бартенева, умного, образованного и великого чудака, настоящего квакера. Что ты делаешь, моя радость? В Костроме узнал я, что ты проигрываешь деньги Каратыгину. Дело не хорошее. Он же приятель Сибирякову. По скверной погоде, я надеялся, что ты уже бросил карты и принялся за стихи. Я разъезжаю по губерниям и пленяю дворянство своим известным талантом, как столичные артисты, которые спадут с голоса и выезжают на провинции. Знаешь ли, что ремесло не худое. Самолюбие как пьяница: сперва пои его хорошим вином, Моетом, а там, как хмель позаберет, подавай и полушампанское и Цымлянское, на старые дрожжи всё покажется хорошо. Пьянство одно, назюзься Варною или Костромою, дело в голове, а не в бутылке, из которой пил. Спроси у Junior [217] : менее ли он сладко блаженствовал на пароходе от водки и пива, чем за роскошным столом, где, по выражению Ломоноссова, также Junior [218] , [где] за уряд стоит Лафит 12-ти-рублевый. Был ли ты наконец у Карамзиных: у них золотый анекдот про золотый мундир Сонцова. Я отдал его Софии, чтобы заманить тебя этим золотом. Василья Львовича я еще не видал и потому ничего не могу сказать тебе о твоем новом двоюродном брате, капитане Храброве. Надобно теперь тебе и этого двоюродного братца официально признать, как и Буянова. Что делает Авраамово лоно? Бываешь ли на нем хотя во сне? Я пробуду в Москве дней 15-ть, а там возвращусь в свои степи довершать победы и раздавать стихотворческие знаки отличия заслуженым красавицам. На днях доставлю я тебе эти знаки, выбери из них что вздумаешь и отдай в Цветы. — 25-го сентября. Сей час получил я твое письмо от 1-го сентября. Спасибо за успокоение поэтического недоумения моего… Дельвиг здесь: мы были с ним у дяди, который по доброте сердца своего и дружбе к нам читал кое-что из Капитана Храброва, с которым познакомишься и породнишься в Цветах. Сердечно жалею о твоих хлопотах по поводу Гавриила, но надеюсь, что последствий худых не будет, и что Фон-Фок скажет Музе твоей: Стихородица, дево радуйся, благословенна ты в женах и прочее. Я уже слышал, что ты вьешься около моей медной Венеры, но ее ведь надобно и пронять медным благонамеренным. Спроси у нее от меня: как она поступает с тобою, так ли как со мною: на другую сторону говорит и любезничает, а на мою кашляет. Так расстался я с нею за обедом у Белосельской, где она сидела между мною и Экеном. Ты говоришь, что ты бесприютен: разве уже тебя не пускают в Приютино? Мы на днях занимались текущею словесностью у Полевого с Дельвигом и Баратын[ски]м. Тут был цензор Глинка, который уморителен и сто́ит Снегирева, отказывается от Минина, Пожарского и Гермогена и говорит: Чорт знает за что наклепали на меня какую-то любовь к отечеству: чорт бы ее взял! и тому подобное. Он нас смешил черезвычайно и я жалел, что тебя нет с нами. Ты что ли накормил Воейкова бешеною травою? Он точно с цепи сорвался. Il a atteint le sublime de l'impertinence [219] . Ума тут нет, но это лучше ума: так например Потемкин [-] при генералах, стоящих у него почтительно. Кстати о [-]. Вот несколько эпиграмм, [-] мною.
216
Прощай, кумир мой.
217
Младшего.
218
Младшего.
219
В дерзости он достиг совершенства.
Племяннику дядя.
[(Ведь [?] он [?] по [?] [-][?] своей и моей мне племянник)] Да исправится эпиграмма моя, яко кадило перед тобою!1-ая.
Нечистый дух собаку съел Нам строить козни и подкопы: Кто выдохся из внутренности [-] Попал [в мин[истры]] у нас в министры внешних дел.2.
[-] известного потомок; Ты для своей породы слишком громок. Но знать отцу — [-] раз [-] удалось, И исключение в твой образ облеклось.3.
Куда Ваш вице-канцлер плох, Он кажется мне [-], а не министр Европы. — О нет, был [-] отец, а из отцовской [-] Он воплощенный [-].4.
Не по своей пошел ты части; Не иностранных дел приказ Быть должен у тебя во власти: Тебя пронюхают как раз. Тебе по самой родословной Открыт к делам духовным след; Тебя отец ведь [-] в свет, Ты стало человек духовный.Доволен ли ты? Мне, кажется, можно признать эти стихи моими. Тут счеты фамильные. Какие твои стихи, где ты сравниваешь медную Грацию (а не медную Венеру) с беззаконною кометою. Покажи их. Я из них знаю, и то ошибочно, только четыре стиха.
Monsieur,
Permettez que les premiers accords d'une muse naissante, soient consacrés à vous exprimer l'admiration que m'ont inspirée vos ouvrages. Dans le printemps de votre vie, vos écrits vous ont assuré une gloire éternelle; déjà votre nom se répète avec enthousiasme dans le monde littéraire et la Russie s'enorgueillit de vous avoir donné le jour; mais l'admiration ne tient pas lieu de talent, et mes vers, sans doute, Monsieur, sont incapables de vous louer dignement; cependant, accueillis par vous, votre seule approbation peut les sauver de l'oubli.
J'ai l'honneur d'être […]
Épitre
à M. Alexandre Pouschkine.
Qui retient donc tes chants, qui suspend tes accords, Ton luth harmonieux, tes sublimes transports? En vain tes doigts hardis abandonnent la lyre; Les Muses sur ton cœur n'ont-elles plus d'empire? De ce repos fatal repousse la langueur, Reprends ton luth divin, et dans ta noble ardeur, Que le frémissement de ses cordes flexibles, Anime encor l'écho de ces rives paisibles. Jadis en son essor, ton esprit créateur, Osant franchir l'espace où se perd un auteur, Enfantait chaque jour de divines pensées, Et plaçait avec art des phrases cadencées; L'harmonie, en tes vers écrits éloquemment, A l'oreille vibrait mélodieusement: Ainsi la douce voix d'une amante chérie, Ramène l'espérance en notre âme flétrie. Le vulgaire, il est vrai, rend justice aux savants, Lorsqu'ils sont effacés du nombre des vivants; C'est sur leur tombe, alors, qu'on pose la couronne; Leur trône est un cercueil que l'honneur environne: Tel le chantre d'Achille a vécu méprisé; Ainsi l'on vit Ovide à Tomes déposé, Camoëns dans l'exil eut le destin d'Homère, Il revit sa patrie, y mourut de misère; Persécuté longtemps, le Tasse infortuné, S'avance au Capitole et n'est point couronné; Milton dans le malheur a fini sa carrière, Méconnu des savants, méprisé du vulgaire. Qu'est le mérite hélas! qu'est-il donc ici bas, Si l'envie et le sort s'attachent à ses pas! Pour éblouir le monde il faut de la richesse, Des titres éclatants, beaucoup de hardiesse, Un brillant équipage et d'effrontés laquais, Insultant les passants aux portes du palais; Cela tient lieu d'esprit à la cour, à la ville, Et des écrits d'un fat, fait admirer le style, Fait un homme d'honneur, d'un fourbe, d'un larron, D'un être sans aveu, le plus loyal baron. Le poète au grenier trouve un réduit tranquille, Oui, c'est là, qu'oublié dans ce modeste asile, Son esprit créateur, planant sur l'univers, Inspiré par la gloire enfante d'heureux vers; C'est là que son crayon par un trait satirique, Couvre tous nos abus d'une juste critique; Là, sa lyre savante en ses divins accords, Peut immortaliser les vivants et les morts. Que de héros fameux, célébrés dans l'histoire, Sans l'heureux art des vers, auraient péri sans gloire! Que de Rois oubliés, dignes de notre encens! Et ces tombeaux brisés, renversés par le temps, La lyre anime encor leur dépouille poudreuse, Et cherche un nom caché sous la pierre orgueilleuse; Ulysse, Achille, Hector, sortez de vos tombeaux, L'Iliade éternise Homère et vos travaux. Sous un Bourbon la France à jamais immortelle, Au sévère Boileau dut sa gloire nouvelle; La prise de Namur, le passage du Rhin; Aux siècles sont transmis par son docte burin. L'émule de Sophocle en surpassant Corneille, A la scène légua sa Phèdre sans pareille. Le chantre de Henri composa l'Orphelin, Zaïre et Mahomet naquirent sous sa main; Mais Corneille et Racine en partageant sa gloire, N'ont point de monument au temple de mémoire. * Les poètes pourtant, sont la gloire des Rois, Lorsqu'ils sont accueillis, protégés sous leurs lois. Encor faut-il flatter pour être un homme utile; On voit plus d'un Auguste, il est plus d'un Virgile! Mille fois plus heureux, laissant ses vains succès, Le simple laboureur cultive ses guérets; Oui, là, point d'envieux, là, maître en sa demeure, Il vit paisiblement jusqu'à sa dernière heure, Sans chagrins, ni soucis, sans compter d'ennemis, Il peut dire en mourant: j'avais quelques amis. En butte à la critique envieuse et méchante, Je brave la tempête, et ma main indolente, Traçant dans mes loisirs quelques vers imparfaits, Sans pouvoir t'imiter, lance en vain quelques traits: Tel on voit un vautour en son essor rapide, Chercher à suivre un aigle aux régions du vide, Inutiles efforts; ainsi mon chalumeau, Dans l'art d'écrire en vers est encore au berceau. L'avenir est à toi, le présent au vulgaire, Peu t'importe un critique injuste ou trop sévère, Par ton hardi génie un chemin t'est tracé, Foule aux pieds ce censeur par tes vers terrassé. Pourtant, ton luth sonore au cri de la victoire, A de plus nobles chants doit consacrer ta gloire; Célèbre tes guerriers; ces vainqueurs du Persan; Ont renversé les murs de l'antique Erivan; Déjà de ses remparts les ruines fumantes, Gémissent sous le poids des aigles triomphantes, Et la triste Arménie en ses profonds déserts, Aux Ismaëliens a vu donner des fers. D'un sublime transport que ta lyre saisie Chante le double affront des peuples de l'Asie, A l'Europe étonnée annonce ces exploits, Célèbre le héros qui fait chérir ses lois; Mais ton cœur se consume et ta lyre est muette, Tu brûles dans ces lieux d'une flamme secrette; Pouschkine, ces liens sont des chaînes, des fers, Romps ce joug oppresseur, crains ces charmes pervers; Si l'amour embellit les lauriers de la gloire, Seul, il ne peut guider au temple de mémoire, Le guerrier, le poète immolent à l'honneur Ces plaisirs passagers, ces éclairs de bonheur; Laisse aux simples mortels ces plaisirs et ces peines, Le génie est vainqueur des passions mondaines, Fils chéri d'Apollon, vois l'immortalité, L'amour! qu'est-il?… un songe est sa réalité.Achille Lestrelin [220]
____________
* Au panthéon.
Mon Dieu, Madame, en disant des phrases en l'air, je n'ai jamais songé à des allusions inconvenantes. Mais voilà comme vous êtes toutes et voilà pourquoi les femmes comme il faut et les grands sentiments sont ce que je crains le plus au monde. Vive[nt] les grisettes. C'est bien plus court et bien plus commode. Si je ne viens pas chez vous, c'est que je suis très occupé, que je ne puis m'absenter que tard, que j'ai mille personnes que je dois voir et que je ne vois pas.
220
Милостивый государь,
Разрешите посвятить первые аккорды рождающейся музы выражению восхищения, которое вызвали во мне ваши сочинения. В весеннюю пору вашей жизни писания ваши обеспечили вам вечную славу; ваше имя уже с восторгом произносится в литературном мире, и Россия гордится тем, что дала вам жизнь; но восхищение не может заменить таланта, и мои стихи, без сомнения, милостивый государь, бессильны достойным образом восхвалить вас; однако же, если вы их примете, достаточно вашего одобрения, чтобы спасти их от забвения.
Имею честь быть.
Послание
г-ну Александру Пушкину.
Кто виновник того, что смолкли твои песни, что не звучат твои аккорды, Твоя гармоническая лютня, твои вдохновенные порывы? Тщетно твои смелые пальцы бросают лиру; Разве Музы не имеют больше власти над твоим сердцем? Сбрось с себя вялость этого рокового покоя, Возьми снова твою божественную лютню, и пусть твой благородный пыл Заставит снова трепетать их гибкие струны, Снова вызывая эхо на этих мирных берегах. Некогда в своем взлете твой творческий дух, Дерзая уноситься в простор, в котором обычно теряется автор, Каждый день порождал божественные мысли, И искусно располагал ритмические фразы; Гармония твоих красноречивых стихов Звучала мелодично для уха: Так нежный голос милой возлюбленной Возвращает надежду нашей увядшей душе. Правда, чернь воздает должное ученым, Лишь когда они вычеркнуты из списка живых; На их могилу тогда возлагают венок; Гроб, окруженный почестями, становится их троном. Так певец Ахилла при жизни был презираем; Так Овидий был похоронен в Томах, Камоэнс в изгнании разделил участь Гомера, Он увидел опять свою родину, и умер там в нищете; Несчастный Тасс, долгое время гонимый, Приближается к Капитолию и остается неувенчанным; Мильтон окончил свой жизненный путь среди невзгод Непризнанный учеными, презираемый чернью. Увы, что такое достоинства? Что такое они здесь на земле, Если зависть и судьба следуют за ними по пятам? Чтобы ослепить мир, необходимо богатство, Громкие титулы, много дерзости, Блестящий выезд и наглые лакеи, Оскорбляющие прохожих у ворот дворцов; Это заменяет ум при дворе, в городе, Заставляет восхищаться стилем писаний фата, Придает благородство мошеннику, вору, Из проходимца делает самого верного барона. Поэт на чердаке находит спокойное убежище. Да, именно там, забытый в этом скромном пристанище, Его творческий дух, витая над миром, Вдохновляемый славой, порождает прекрасные стихи; Именно там сатирический штрих его карандаша Отмечает все наши дурные поступки справедливой критикой; Там его мудрая лира в божественных аккордах Может обессмертить живых и мертвых. Сколько знаменитых героев, которых восхваляет история, Не будь прекрасного искусства стихов, погибло бы без славы! Сколько королей, достойных фимиама, было бы забыто! А разбитые гробницы, опрокинутые временем, — И тут лира оживляет их пыльные обломки И ищет имя, скрытое под горделивым камнем; Улисс, Ахилл, Гектор, восстаньте из гробниц; „Илиада“ увековечила Гомера и ваши подвиги. При Бурбоне навеки бессмертная Франция Приобрела новую славу благодаря строгому Буало; Взятие Намюра, переправа через Рейн — Преданы векам его ученым резцом. Соперник Софокла, превзойдя Корнеля, Завещал сцене свою бесподобную „Федру“. Певец Генриха создал „Сироту“; „Заира“ и „Магомет“ вышли из его рук; Но Корнель и Расин, разделившие с ним славу, Не имеют памятника в храме воспоминаний. * И всё же поэты — слава королей, Когда те возвышают их и оказывают им покровительство своими законами. Приходится еще льстить, чтобы стать полезным человеком; Можно встретить не одного Августа, на свете найдется не один Виргилий. В тысячу раз более счастливый, отбросив заботу о суетных успехах, Простой земледелец возделывает свои нивы; Да, здесь, без завистников, здесь, хозяин в своем жилище, Он мирно живет до своего последнего часа Без горестей, без тревог, не имея врагов; Умирая, он может сказать: у меня всё же были друзья. Подвергаясь завистливой и злобной критике, Я иду навстречу буре, и моя беспечная рука Набрасывает на досуге несовершенные стихи, Не будучи в силах подражать тебе, она тщетно бросает несколько стрел; Так ястреб в своем быстром полете Стремится следовать за орлом в пустынных просторах — Тщетные усилия! Так же и моя свирель, По части стихотворного искусства, находится еще в колыбели. Будущее принадлежит тебе, настоящее — черни; Тебе мало дела до несправедливого или слишком строгого критика; Твой смелый гений начертал тебе путь; Попирай ногами этого хулителя, поверженного твоими стихами. Однако твоя лютня, звучно откликающаяся на победные клики, Должна добыть тебе славу более возвышенными песнями; Воспевай своих воинов: победители персов Опрокинули стены древней Эривани; Уже дымящиеся развалины ее укреплений Стонут под тяжестью торжествующих орлов, И печальная Армения в своих отдаленных пустынях Взирает на то, как налагаются оковы на Измаильтян. Пусть твоя лира, охваченная порывом вдохновения, Воспоет двойное поражение народов Азии, Возвестит изумленной Европе об этих подвигах, Прославит героя, который заставляет любить его законы; Но сердце твое сгорает, и лира твоя молчит, Ты пылаешь здесь тайным огнем; Пушкин, эти узы — цепи, оковы; Разбей гнетущее ярмо, бойся этих лукавых чар; Если любовь украшает лавровый венок славы, То одна она не может привести в храм воспоминаний. Воин, поэт приносят в жертву чести Мимолетные наслаждения, эти вспышки счастья; Предоставь простым смертным эти удовольствия и горести, Гений побеждает светские страсти. Любимый сын Аполлона, узри бессмертие. Что такое любовь?… ее сущность — мечта.Ахилл Лестрелен.
____________
* В Пантеоне.
Voulez-vous que je vous parle bien franchement? Peut-être suis-je élégant et comme il faut dans mes écrits; mais mon cœur est tout vulgaire et mes inclinations toutes tiers-état. Je suis soûl d'intrigues, de sentiments, de correspondance, etc. etc. J'ai le malheur d'avoir une liaison avec une personne d'esprit, maladive et passionnée — qui me fait enrager, quoique je l'aime de tout mon cœur. En voilà bien assez pour mes soucis et surtout pour mon tempérament.
Ma franchise ne vous fâchera pas? n'est-ce pas? Pardonnez-moi donc des phrases qui n'avaient pas le sens commun et qui surtout ne vous regardaient en aucune manière.
Адрес: Madame Hitrof. [221]
D'où diable prenez vous que je sois fâché? mais j'ai des embarras par-dessus la tête. Pardonnez mon laconisme et mon style de jacobin.
221
Боже мой, сударыня, бросая слова на ветер, я был далек от мысли вкладывать в них какие-нибудь неподобающие намеки. Но все вы таковы, и вот почему я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки! С ними гораздо проще и удобнее. Я не прихожу к вам потому, что очень занят, могу выходить из дому лишь поздно вечером и мне надо повидать тысячу людей, которых я всё же не вижу.
Хотите, я буду совершенно откровенен? Может быть я изящен и благовоспитан в моих писаниях, но сердце мое совершенно вульгарно, и наклонности у меня вполне мещанские. Я по горло сыт интригами, чувствами, перепиской и т. д. и т. д. Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем. Всего этого слишком достаточно для моих забот, а главное — для моего темперамента.
Вы не будете на меня сердиться за откровенность? не правда ли? Простите же мне слова, лишенные смысла, а главное — не имеющие к вам никакого отношения.
Госпоже Хитровой.