Переписка

Эфрон Сергей

В назначенный для «похищения» час Майя скрылась с Паничем в парке, а Ася после длительных, таинственных переговоров с Ольг<ой> Васил<ьевной>, [311] с Паничем и Майей (еще с предыдущего вечера) набросилась на меня. Она вошла белая от бешенства в мою комнату со словами: «Как тяжело разочаровываться в близких людях. Моя рука поднята для удара и не опускается только потому, что этот человек связан со мной в прошлом другим — любимым и самым близким человеком».

311

Ольга Васильевна Астафьева

— Подобных

слов я от Аси ожидать не мог и причин для этого обращения до сих пор найти не могу. Очевидно Майя передала Асе о моем отношении к Паничу и ко всему Бусалаку и в тот момент это было принято ею, как предательство с моей стороны. В этом направлении еще очень постаралась Ольг<а> Вас<ильевна> — человек (я это вижу сейчас ясно) страшный, и по-настоящему глубоко опасный для всех.

Мне тяжело и больно, что без всякого желания с моей стороны и без серьезной вины у меня произошел разрыв с Асей перед моим отъездом в полк.

Майя в этом сыграла дурную и нехорошую роль — конечно, бессознательно и об этом впоследствии она будет жалеть, но дело сделано. Перед каждым отьездом своим я не знаю увижу ли я снова тех, с кем расстаюсь. В этом и заключается непоправимость случившегося.

— Пишу тебе для того, чтобы в случае приезда Майи ты постарался вернуть ее поскорее к «солнечному свету», ибо повторяю длительные отношения Майи с Паничем могут кончиться неожиданной катастрофой. Все здесь висит на волоске.

— Я ушел из Бусалака не попрощавшись ни с кем, кроме Конст<антина> Никол<аевича>, [312] к<отор>ый единственный среди обитателей Бус<алака> — полон солнечного света и ко всему лунному безнадежно слеп. Он мне был мил, как никогда и за него мне очень страшно.

Пишу одновременно Асе.

Если Майя долго не будет появляться в Коктебеле — советую тебе послать ей «солнечное» письмо, ибо в противном случае селениты [313] ее обселенитят, а ты понимаешь, чем это может кончиться.

312

К. Н. Астафьев

313

Вероятно, отсылка к книге В. В. Розанова «Люди лунного света» (Пг, 1911).

Вот и все. Последние дни отпуска проведу в Коктебеле — тогда расскажу все подробно.

Передай Мандельштаму, что я на него сердит за обман. Все его женские слабости остались в силе.

Будь здоров. Целую тебя и Пра. Привет Татиде. [314]

Твой Сережа

<30 сентября 1919 г. Ростов-на-Дону>

Дорогой Макс,

Грима не застал — он уехал.

314

псевдоним Т. Д. Цемах.

С Кречетовым [315] повздорил (он очень противный).

Твою книгу издавать раздумали. Это я узнал от Кречетова. И черт с ними! Не возись с этим народом. Во главе издательского дела стоит Чириков [316] (!)

Сегодня еду дальше — будь здоров. Целую всех

Сережа

<На

полях:>

Корреспонд<ентский> билет получил от «Велик<ой> России».

315

Сергей Алексеевич Соколов (псевдоним Кречетов)

316

Евгений Николаевич Чириков.

31 Октября 1923 г

Praha, Lazarska c. 11 Rusky Komitet

— Мой дорогой Макс,

— Твое письмо пришло в очень черную для меня минуту (м. б. чернее у меня в жизни не было) и то что именно тогда оно пришло — было чудом. Было и радостно и растравительно услышать твой голос.

О смерти Пра я ничего не знал. И хотя все говорило за то, что она не переживет этих лет, что она не может их пережить — несмотря на это — известие о смерти застало меня врасплох и я с письмом в руках, в толпе русских студентов стоял и плакал. Вместе с Пра умерла лучшая часть жизни моей. Так случилось. И вышло так странно: в Праге оказывается несколько человек знало о ее смерти. Но видно нужно было, чтобы я узнал от тебя и именно вчера.

— Почему так долго шло первое мое письмо? — Или ты не сразу ответил? Оно было послано верно месяцев шесть-семь тому назад. Твое же дошло в десять дней.

— Деньги, часть к<отор>ых уже собрана, а часть дособеру и получу за твои стихи, найду способ переслать через Госбанк, не знаю только есть ли отделение в Феодосии. Ты позабыл приписать адрес Татиды. [317] Я его не знаю и пока не могу найти способа его узнать. Во всяком случае пока уверен, что смогу регулярно немного пособлять твоим нахлебникам.

317

Т. Д. Цемах с 1921 г. поселилась в Берлине

— Радуюсь за тебя от всего сердца, что рядом с тобою есть друг. Мне ли не понять твоей радости? Но память (за войну она у меня до конца искалечилась) мне отказывает. Имя помню, а кому оно принадлежит никак не могу припомнить. Второй день бесплодно вспоминаю. [318]

Сейчас н`eчего о себе писать. Нечего, п<отому> что о главном писать до поры не могу, а о второстепенном противно не только писать — думать о нем.

— Как бы мне хотелось перелететь на один вечер к тебе в твою мастерскую. Я очень часто вспоминал тебя и мне очень недостает тебя. Даже не говорить, а помолчать с тобою было бы для меня радостью.

318

Мария Степановна Волошина (урожд. Заболоцкая).

Родной мой Макс, прости за пустое письмо. Но это только мой привет из Праги. Письмо будет, когда смогу писать обо всем.

— Сейчас моя жизнь сплошная растрава и я собираю все силы свои, чтобы выпрямиться.

Судьба не посылает мне ’a, [319] а м. б. сейчас он мне и послан. Но Боже, как трудно!

Целую твою лохматую голову

Твой Сережа

<Декабрь 1923 г.>

319

Катарсиса (греч.)