Переписка
Шрифт:
Мне оставалось только радоваться, что и я пил из того же источника. Когда-то Борис Леонидович переслал мне «рецензию» на его стихи в «Знамени». Это была забавная и грустная штука. Если это не было провокацией редакции, то горько было думать о том, как отучили людей от стихов. Но моя переписка говорила совсем другое, и я подобрал тогда два-три письма об этом же самом, в выборку из моей «редакционной почты», но все это не было тогда написано и послано.
И я думал о том, что я был бы бесконечно счастлив, и считал бы все мечты сбывшимися чудесным образом, если б мои стихи оказывали на тех людей в тех обстоятельствах те же действия. Стихи пришли к людям, конечно, не там, а гораздо раньше. Стихи были давно сложены, сохранены и к их помощи обратились, доказывая
Я не могу, не умею писать письма, они затягиваются бесконечно.
Крепко целую,
В.
1956
Переписка с Волковым-Ланнитом Л.Ф
Л.Ф. Волков-Ланнит [141] — В. Т. Шаламову
9/III-56
Дорогой снабженец!
После ухода стало грустно. До чего жалки слова, когда их бросают впопыхах, из-за взаимного уважения к разлуке…
Хочу договорить, собравшись с мыслями.
141
Волков-Ланнит Леонид Филиппович (1903–1985) — журналист, историк фотоискусства, познакомился с В.Т. Шаламовым в кружке «Молодой Л ЕФ» в 1928 г. Был репрессирован
Итак, обоим был досуг убедиться, что никакой компромисс, не служит панацеей. Как же в таком случае достойно действовать остающуюся долю жизни?
Нас подстерегает общая опасность — потеря целеустремленности. Очень уже соблазнительны текущие радости бесконвойного существования — они отвлекают и отдаляют исполнение личного генерального плана.
Из всего доступного самое святое — творчество. (Если только предусматривать в нем полную свободу мышления.) Однако стоило ли так страдать, чтобы в результате обрести славу автора, имя которого — легион?
Разве тебя первого судьба не обязывает завершить подвиг более героический, чем изготовление рассказов и вынашивание трактатам ворах? Не обкрадываешь ли этим свою неспокойную совесть?
Кто же тогда лучше тебя расскажет о самой беспрецедентной трагедии века — о Голгофе миллионов? (Или эту честь уступишь разным Заславским?)
Нет, не смеешь ты хоронить вместе с собой ничего из того, что оглупленное человечество до сих пор не знает по-настоящему. Но знать должно.
Память — первая предательница. Посему торопись записать накопленное сердцем и глазами. Доверься бумаге без надежды на гонорар — это единственный способ написать блестяще и честно.
Время работает на уцелевших, и оно станет твоим навсегда благодарным читателем.
Не менее благодарный собеседник.
P.S. Отвечай!
В.Т. Шаламов — Волкову-Ланниту Л.Ф
Туркмен, 13 апреля 1956 г.
Дорогой, хороший мой Леонид.
Если бы я был помоложе — я бы обиделся на твое письмо. Но в наши годы, видимо, с вопросом «что» идет рядом «почему» и тогда прощаешь торопливость и горячность суждений друга. Впрочем, благодаря мотивировке на поспешность, мне ясно, а экспансивность, безусловно, привлекательна. Но все-таки, как можно давать советы, не зная, чем я занимаюсь? Я привезу кое-что, и тогда мы потолкуем (в один из первомайских дней, по всей вероятности, если раньше — позвоню). Придется, к сожалению, начать со стихов, ибо «трактат», подвергнут тобой ироническому сомнению. Трактат же — одна из глав главной работы.
Дело, дорогой Леонид, в том, что именно ворам, так называемым «друзьям народа», было доверено, именно доверено, физическое уничтожение «врагов» (в некоторой части). Им было поручено это кровавое дело, и они его охотно выполняли при полном попустительстве и одобрении начальства. К тому же без них нельзя понять лагерь. То растление души человека, которое суть главное в лагере «в отличие от тюрьмы». В чем отличие лагеря от
Пиши скорее и больше. Я так боюсь терять из своей жизни людей.
Л.Ф. Волков-Ланнит — В.Т. Шаламову
18-IV-56
Неистовый Варлам!
Хоть и оговариваешься, что не обиделся, но обида сквозит. Еще бы бородку клинышком и сойдешь за Дон-Кихота.
Все верно (о ворах, растленных душах и пр.) и не подлежи сомнению, но все не о том…
Запиши себе! — вырвалась мольба, как резонанс после первой встречи. Человек ценен теперь лишь своей биографией. И она — лучшая из тем, ибо дает возможность писать о том, что волнует всех без исключения — писать о том, что до сих пор стыдливо умалчивается.
Ты не Байрон, но ты Шаламов. Ты должен догадываться, что Маяковского читают пока за счет не снятой жизнью темы (бюрократизм, например). А вообще читают лишь басни и эпиграммы. Я тоже кропал стишки. То была проверка интеллекта. К ней прибегают, когда сидят с отрезанными пуговицами и ждут приговора.
Допускаю и верю, что пишешь квалифицированные вещи (с удовольствием прочту).
Но зачем? Будет ли после их опубликования легче сотням тысяч твоих единомышленников?
Только этот вопрос я и посмел поставить перед тобой.
Я боюсь, что ты отказался от своего прошлого, признав его ребяческой игрой в политику, и предпочел остепениться, переключившись целиком на литературу.
Чтобы переписка не обратилась в словоблудие, надо встретиться где-то на рыбной ловле, если не в торфяном болоте.
Рыбы немы — это их большое преимущество перед людьми.
Леонид.
1956
Переписка с Яроцким А.С
А.С. Яроцкий [142] — В.Л. Шаламову
142
Яроцкий Алексей Семенович был репрессирован, работал главным бухгалтером в Центральной больнице для заключенных. Упоминается в рассказе Шаламова «Путешествие на Олу». Оставил воспоминания.
2/V-56 г.
Дорогой Варлам Тихонович!
Прочел с радостью твое сердечное и теплое письмо и очень рад, что ты меня не забываешь.
Я пишу на «ты» потому, что считаю тебя близким по духу человеком, рад что ты жив и дожил до хороших времен, когда наша страна начинает духовно обновляться и подул свежий ветер, который долетел и до особого района деятельности «Дальстроя».
Из наших общих знакомых реабилитированы: Заводник Я.Е. [143] (он работает в Москве начальником государственной хлебной инспекции), Рыжов, Исаев, Топорков, Лоскутов и многие другие.
143
Заводник Яков Евсеевич — репрессирован в 1937 г. Упоминается в рассказе Шаламова «Яков Овсеевич Заводник»