Переписка
Шрифт:
Мне очень стыдно, что по моей вине вдруг оборвался на полуслове так хорошо начавшийся разговор. С Раисой Давидовной и с Вами мы расстались так тепло. Очевидно надо быть постоянно готовым развеять мираж, искажающий истинные отношения людей между собой, и это — упрек в мой и только в мой адрес.
Я глубоко благодарен Наталье Ивановне за решительное ее вмешательство и совет.
Я прошу прощения за недоразумение, камнем лежащее на моей душе. Ни одной минуты моей жизни я не испытывал к Вам ни неприязни, ни досады. Я рад буду видеть Раису Давидовну [274] и Вас на Хорошевском шоссе — я вряд ли этим летом поеду на дачу. Рад буду и приехать к Вам. Сердечные извинения Р.Д.
274
Орлова Раиса Давидовна (1918–1989) — писатель, литературный критик, с 1980 г. в Германии.
С уважением
В. Ш.
1964 — 1965
Переписка с Домбровским Ю.О
[1965 г. ]
Дорогой Юрий Осипович!
Поздравляю Вас с Новым годом! Горячо желаю, чтобы вторая часть «Хранителя древностей», повести, о замысле которой Вы рассказывали с такой экспрессией, была опубликована, напечатана в новом этом году, который решит многое в литературных судьбах (и не только в литературных). Отлична словесная ткань «Хранителя древностей». Несколько сложна, но, вероятно, это входило в замысел. Во всяком случае, внутренняя тревога общества и человека тех лет — чудовищных и в то же время обыденных, — живых людей того времени передана в «Хранителе» хорошо. Я вообще-то сторонник прозы простой, очищенной до предела, где только деталь, символ, подробность должны высветить со всей неожиданностью замысел, но хорошая проза бывает и непростая. Жму Вашу руку. Рад знакомству, прошу звонить, писать, приезжать.
275
Домбровский Юрий Осипович (1909–1978) — писатель. В письмах идет речь о повести «Хранитель древностей» (1964), Шаламов не раз говорил, что это «лучшая повесть о 1937 годе».
В. Шаламов.
Ю.О. Домбровский — В. Т. Шаламову
[1965 г. ]
Дорогие друзья, был счастлив, получить Ваши добрые письма. Вы знаете, как я люблю прозу В. Шаламова (стихов еще не видал). Для меня он буквально великое открытие. Сейчас я нахожусь в Голицыне и этим объясняется некоторое запаздывание с ответом, и то, что я не могу зайти и поблагодарить лично. Приходится ждать до 20-х чисел. Насчет «Хранителя древностей»: я вполне согласен, что всякая проза должна быть проста и ясна. Более того, для меня всякая сложность (человека, книги, прибора, теории, организма) — безусловный порок. Великий палеонтолог В. Ковалевский писал, что мы не знаем ни одного организма, эволюция которого шла бы в сторону усложнения, а не упрощения. Сложность — это либо результат того, что не все додумано, либо того, что цельная вначале вещь разбита и распалась на множество кусков. Вот богатство вещи иное дело, но ведь оно не вид сложности, а антитеза к ней. Теперь о «Хранителе». Тут дело обстоит так. «Хранитель» (по замыслу) обыкновенный цельный человек, его окружают все трогательные и простые ценности заштатного прошлого — и оказывается, что у захолустного г. Верного тоже были свои праведники, страстотерпцы и одержимые. Отсюда рассказ о двух творцах собора — об рисовальщике Хлудове, о краеведе Кастанье. Это все люди, влюбленные в человека и во все дела его. И хранитель тоже такой, только он старше их на полвека, и поэтому смотрит на них с любовной иронией. Так это длится до тех пор, пока не «пришел подлец и нарушил течение жизни». И отошло все. Улетела ясность, наивность, напевность. Лицом к лицу встала костяная морда жестокого и безмозглого Настоящего. Мозг и мысли конфискованы. Начинаются события, и они так же голы, жестоки и неразумны, как и боги, вызвавшие их. Начинается борьба. Таков был один из моментов замысла. Только один и не главный, а вот как это удалось… ну это уже иное дело. Тут уж судья Вы, а я только ответчик. Теперь великая просьба — разрешите показать Вашу книгу моему другу — писателю Ю. Давыдову (Кандалакша) и писателю Ю. Корейцу (Карлаг). Если это не встретит возражения, то позвоните Н.И.С., [276] а я у нее возьму. Без этого не решаюсь. Крепко, крепко жму Вашу руку и друзья тоже поздравляют с праздником. В 65 г. и я верю!!!
276
Наталья Ивановна Столярова.
Ваш Домбровский.
1965
Переписка с Жигулиным А.В
А.В. Жигулин [277] — В.Т. Шаламову
10.1.65 г.
Дорогой Варлам Тихонович!
Я давно знаю и люблю Ваши стихи. Примите от меня в знак признательности одну из худеньких моих книжек. Резали ее жестоко и редакторы, и цензура. Пробоины пришлось латать вещами не новыми и далеко не лучшими. Прочитайте, пожалуйста, второй, «северный», цикл. И в нем далеко не полная правда, и в нем попадаются декларации не совсем верные, но прошли и некоторые труднопроходимые вещи: «Кострожбги», «Бурундук» и другие.
277
Жигулин Анатолий Владимирович (1930–2000) — поэт.
Будьте здоровы! Всего Вам самого доброго.
Еще раз спасибо Вам за Ваши великолепные стихи, за книгу «Шелест листьев».
Ваш Анатолий Жигулин
1965
Переписка с Рубанцевым А. А
А.А. Рубанцев [278] — В.Т. Шаламову
23/Ш.65
Добрый день, Варлам Тихонович!
Прежде всего представлюсь: Рубанцев Александр Александрович.
278
Рубанцев Александр Александрович —
Я несказанно обрадовался, встретив Вас в 3-м номере журнала «Знамя». В справочной узнал адрес и решил написать. Я часто с болью вспоминал о Вас, а память ассоциировала с тем образом, который я унес при нашей последней встрече на Левом берегу. Он в какой-то части совпал с Вашими же словами: «Удерживал слезы на площади стоя…» Мне и Лиле Федоровне очень хотелось бы Вас повидать.
Хотя я и уверен, что это действительно Вы, Варлам Тихонович, но все же прошу это подтвердить. И тогда договоримся, если у Вас, конечно, есть желание.
Мне нужно писать так: Снигири, Моск. обл., ул. Ленина, д. 22, кв. 7.
Можно позвонить: АД-8-98-88, доб. 3-23.
Если у Вас есть телефон — сообщите.
Если Вы отзоветесь — я сообщу и Трауту — он в Жданове и пишет нам часто.
А повидать нам Вас очень хочется!
А. Рубанцев.
В.Т. Шаламов — А.А. Рубанцеву
Москва 25 марта 1965 г.
Дорогой Александр Александрович!
Я бесконечно был обрадован Вашим письмом. Несколько раз спрашивал при встрече с колымчанами — никто не знал ничего. Я пробыл в лагере 17 лет, и за это время встретил очень мало людей — буквально единицы — людей, которые при столкновении с действительностью, с живой жизнью нашли в себе мужество изменить то предвзятое мнение, с которым эти люди приехали на Колыму, — и не только сумели изменить мнение, но и сочли своим нравственным долгом активно действовать в соответствии с новым, более глубоким пониманием вещей. Я никогда не забуду и надеюсь еще много написать о нашем знакомстве с Вами, и о Лиле Федоровне, и о всей этой левобережной, такой своеобразной жизни. Вы и Ваше поведение — как раз тот случай, который укрепляет веру в людей. Желаю Вам и Лиле Федоровне крепкого здоровья, душевного мира и покоя. Как сын Ваш, напишите. Буду рад в любое время видеть Вас и Лилю Федоровну. Только я оглох после Колымы и говорить с Вами будет кто-нибудь другой, а лучше — письмо. Еще раз самый сердечный привет Вам и Лиле Федоровне. Отвечайте скорее.
Ваш В. Шаламов.
1965
Переписка со Столяровой Н.И
В.Т. Шаламов — Н.И. Столяровой [279]
1965 год.
Дорогая Наталья Ивановна! [280]
Рукопись эта, [281] как всякое важное, значительное литературное произведение, затрагивает области мысли, ума, жизни самые разные.
279
Столярова Наталья Ивановна (1912–1984) — переводчик, секретарь И. Эренбурга. В 1937–1946 гг. была репрессирована. Дочь Наталии Сергеевны Климовой, члена «Народной воли».
280
Упоминание об этом письме см. в письме В. Шаламова Н. Мандельштам от 29 июня 1965 г.
281
Надежда Мандельштам. «Воспоминания».
Есть общий вывод (связанный и с личным знакомством, впечатлением от личной встречи с Надеждой Яковлевной), который хочется высказать раньше, чем любые суждения о рукописи. Вывод этот вот такой. В историю русской интеллигенции, русской литературы, русской общественной жизни входит новый большой человек. Суть оказалась не в том, что это вдова Мандельштама, свято хранившая, доносившая к нам заветы поэта, его затаенные думы, рассказавшая нам горькую правду о его страшной судьбе. Нет, главное не в этом и даже совсем не в этом, хотя и эти задачи выполнены, конечно. В историю нашей общественности входит не подруга Мандельштама, а строгий судья времени, женщина, совершившая и совершающая нравственный подвиг необычайной трудности. И я думаю, что не в Осипе Эмильевиче черпал автор этой рукописи нравственные силы, а в самой себе — Надежда Яковлевна поддерживала Осипа Мандельштама десятилетиями и героически с той же твердостью прожила 27 лет после смерти поэта, не изменив памяти его. Не изменив себе. Суть даже в том, что не памяти Осипа Мандельштама она бы изменила, а изменила бы самой себе, своей великой душе, закаленной и испытанной.
Большинство людей нуждается в поощрениях, хоть маленьких, повседневных радостях. Большие характеры закаляются невзгодами. Вот такой большой характер и вступает в нашу литературную жизнь как пример подражания, как требование совести, как судья времени.
Вот главный вывод, главная радость.
В литературу русскую рукопись Надежды Яковлевны вступает как оригинальное, свежее произведение. Расположение глав необычайно удачное. Хронологическая канва, переплетенная то с историко-философскими экскурсами, то с бытовыми картинками, то с пронзительными, отчетливыми и верными портретами, — в которых нет ни тени личной обиды. Вся рукопись, вся концепция рукописи выше личных обид и, стало быть, значительней, важнее. Полемические выпады сменяются характеристиками времени, а целый ряд глав по психологии творчества представляет исключительный интерес по своей оригинальности, где пойманы, наблюдены, оценены тончайшие оттенки работы над стихом. Высшее чудо на свете — чудо рождения стихотворения — прослежено здесь удивительным образом. Тем более рельефно все это выглядит, что это изучение поэтической работы стало возможным поневоле — трагическая бесквартирность стоит за каждым наблюдением, и рассказано об этом так, что хватает за душу. Вполне профессиональный разговор ведется так, что слезы подступают к горлу. Поблагодарите автора, Наталья Ивановна, за это главное особо.