Переполох в Академии Сказок
Шрифт:
Ратислав поднял голову и глазам своим не поверил: сияя, будто объятая алым пламенем, неслась к нему Василиса. Рука ее была поднята вверх, а в ней горело что-то так ярко, что захотелось зажмуриться. Лихо взвыло от боли, неуклюже пряча единственный глаз в кривых ладонях. Но было поздно: светлое и живое, несущее добро и счастье пламя самой Жар-птицы темную силу не пощадило. Выжгло самое дорогое, что было у чудища, дар его темный сокрушительный. С поляны улепетывало неуклюжее ослепшее существо, разом позабывшее и про богатыря, и про девицу. Лихо убегало, скуля побитым щенком, а
Горящая всадница была уже близко. Он различал ее хрупкую фигурку на могучем крупе кобылы, видел огромные синие глаза, полные слез. Остановиться у Василисы не вышло, Искорка, до которой, наконец, дошел испуг, взбрыкнула, и девица, неловко взмахнув руками, повалилась набок, роняя заветное перо, то самое, что подарила ей Жар-птица. Теперь оно запуталось в траве, освещая поляну ласковым теплым светом. А Васена упала прямо в услужливо подставленные руки богатыря, тотчас спрыгнула с них на землю и принялась стучать крохотными кулачками по его могучей груди. Из глаз лились слезы, но она и не думала их смахнуть, лишь колотила Ратислава и кричала:
— Как ты мог! Как мог ты меня оставить, знал же, что не догонишь! Никому еще не удалось с Лихом справиться, обманул ты меня, богатырь, обманул! А если б победило оно тебя, чтобы я делала? Как бы источник одна спасала? Как бы я без тебя-я?
Она вдруг обмякла, спрятала лицо в ладони и уткнулась лбом в грудь Ратислава, лишь острые плечи поддрагивали от рыданий. Оба они понимали, что дело вовсе не в источнике. И вообще не в колдовстве. Васена всхлипывала, а богатырь гладил ее по золотым в свете пламени волосам, думая о том, что счастье может прийти тогда, когда меньше всего его ждешь. И вот стоит перед ним упрямая недотрога, державшаяся изо всех сил, само Лихо победившая. Ведь воротилась, за ним, Ратиславом воротилась. Не побоялась.
Отчего так вышло, богатырь сразу догадался. Чары лиха сильны, да не безграничны. Стоило Васене подальше отойти, рассеялись они, уступая место ее собственным чувствам. И сколько бы она не пряталась да не старалась казаться стойкой и неприступной, но по мимолетной улыбке, ласковому взгляду, нечаянному слову Ратислав понял все давно. Лишь терпеливо ждал, чтобы это поняла и сама Василиса. Вот как теперь, когда она укрылась его объятиями от невзгод, всхлипывает тихонько, а сердечко бьется также громко, как и его собственное.
— Замуж за меня пойдешь? — шепотом спросил Ратислав у золотистой макушки.
— Пойду-у, — отозвалась Василиса, заново принимаясь плакать. Только теперь от радости.
Глава 30. Внучка Яги
Лукерья злилась. На себя за то, что не сумела одолеть русалок. На Богумила, что чарам их поддался. Знала ведь, что никто им противиться не смог бы, молодцев добрых они увлекали сладкими песнями, нежными ласками, а красных девиц — подругами называли. Луша устояла лишь оттого, что в глаза русалкам не глядела, да песни не слушала — бормотала древний отводящий заговор. А богатырь ее оказался не столь
Вслух можно было говорить что угодно, но собственные мысли обхитрить вряд ли кому удавалось. А там, в Лушиных мечтах, Богумил отчего-то появлялся в самый неподходящий момент. Вот, бывало, задумалась она о принце на белом коне, скачет он уверенно откуда-то издали, а как приблизится, глядь — а лицо у него знакомое. Или вот, приснилось ей, что после битвы тяжелой шепчет над ней кто-то целительское заклятье, крепкими руками держит, зовет, в любви клянется. А голос знакомый такой… Или это не сон был?!
Луша подскочила было, но тотчас уселась обратно. В голове туманилось, ноги не слушались. От падения спас Богумил. Опять он! Подбежал в два шага, подхватил и бережно опустил на землю, угоризненно вздыхая:
— Далеко собралась?
— Да нет, тут уж близко, — фыркнула Луша. — Вот сейчас дурь из головы одного богатыря недоделанного выбью, и сразу назад!
— Он тебя вообще-то спас, — напомнил Богумил.
— Не пришлось бы спасать, коли осторожен был, да глядел по сторонам глазами, а не… Тьфу!
Чем он глядел, богатырь и без слов догадался. Благо, ведьма, пусть и сердилась, а все же кричать больше не стала. То ли ругаться передумала, то ли и на это сил не хватило. Она лишь обиженно пыхтела, бросая на богатыря злые взгляды. А потом потребовала свою сумку, покопалась в ней и вытащила пузатую мутную склянку.
— Ты уверена, что это можно пить? — невинно поинтересовался Богумил, разглядывая странное содержимое. — Козленочком не станешь?
— Будто это меня вчера как животное на поводке в омут тянули, — прищурилась Луша.
И Богумил понял, замолчала, но не простила. Да он и спорить не стал бы, виноват ведь. И ладно бы один сгинул, так и ее, Лушу, подвел. Будто и не богатырь вовсе, а отрок неразумный. Это он где-то глубоко внутри понял. А снаружи в нем вдруг этот самый отрок пробудился, спорить принялся:
— А ты хоть одного мужика знаешь, кто супротив дюжины русалок выстоял?
— Да ты и считаешь так же плохо, как сопротивляешься русалочьим чарам, — крикнула Лукерья. — Меньше их было, а две и вовсе свежеутопленные, не чаровали. Так, пытались.
— Пусть меньше! А вдруг я бы справился?
— Ага, вот как раз в это время я и появилась! Когда ты так прекрасно справлялся, что аж макушка под воду ушла! Я вообще понять не могу, как с тебя чары слетели, не водой же смыло?!
— Голос твой услышал… — вдруг тихо признался Богумил.
Ведьма так и застыла на месте. Это что же это выходит? Ему русалки в уши пели, а стоило ей, Лукерье, крикнуть — так чары пали? Будь она поглупей да потщеславней, решила бы, что это сила в ней такая могучая проснулась, что любая нежить разбегается. Но Луша глупой не была. И о нежити знала многое, что просто так ее не победить, особенно без заклятий на крови или оружия особого. Меча-кладенца или еще чего. А у нее было лишь древнее бабкино заклятье. Но выходило, что расколдовало Богумила не оно, а что-то другое, неведомое, связанное с ведьминым голосом.