Переправа
Шрифт:
— Постараюсь, товарищ лейтенант, — сказал Мишка.
Я положил в костер хвороста, обломки жердей, нарубленных для машин, и отключился от разговоров. Судьба песни меня не трогала. Получится — не получится, что в мире от этого изменится? Мишкин общественный энтузиазм меня умилял, но и только. В конце концов, каждый коротает время по-своему… Я думал о том, что из-за Зуева наша тройка если не раскололась еще, то дала глубокую трещину. Даже Зиберов это понял. И вдруг жутко затосковал по Степанову… Хоть бросай все и беги в медпункт. Я пересел поближе к Мишке.
— Смотаемся к Николаю?
— Из
— Быстро и бесшумно.
— Понял. На месте разберемся.
Я твердо решил: если Мишка откажется, сбегаю один. Просто приду и скажу: «Здравствуй, друг». А за этим, как в романах между строк, будет стоять: «Как твои раны? Выздоравливай скорей, нам… нет, мне тебя здорово недостает. Можешь пилить меня хоть на четвертушки, не обижусь. Только не молчи и не гляди в сторону, как Вовочка…»
А ветер не стихал. Начал накрапывать дождь. Капли были полновесными, перезревшими — того и гляди хлынут стеной. К счастью, одежда успела высохнуть, только лейтенантов китель был сыроват под мышками и борта у воротника. Но Малахов надел его сырым, не слушая уговоров подождать немного.
— На мне высохнет. Не сидеть же нам здесь до обеда…
— Погодка! — сказал Зиберов. — В такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выгонит.
Он сказал это вроде бы шутя, но у парней начало гаснуть настроение. До этих слов все были в приподнятом, лихом состоянии духа, словно не четыре человека во главе с лейтенантом спасли положение, а весь взвод. Может, чужая удача, отчаянный поступок заразительны, как вы думаете, комиссар? Уверен, если бы понтоны разметало водой вторично — бросились бы в воду все. Наверное, человеку нужно хотя бы увидеть, что можно… Что ничего не страшно, если за тобой идут другие.
Слова Зиберова упали во взвод, как закваска в молоко. Парни вдруг вспомнили, что погодка действительно того… не сахар, и ветер ледяной продувает насквозь, и дождь вот-вот хлынет…
— Зиберов, никак собаке позавидовал? — спросил с презрением Лозовский.
Зиберов оскорбился. Он же никого не хотел задеть, он просто сказал свое мнение…
— Точно. Позавидовал теплой конуре. А что, нельзя? Может, ты у нас морозоустойчивый, а я замерз.
— И я, — сказал Павлов, засунув руки в рукава бушлата. — Я в детстве фурункулезом сильно болел, врачи говорили, от простуды это бывает.
— Надо было на полигоне сначала потренироваться…
Малахов не растерялся, когда понтоны мотало по реке волной, а сейчас не знал, как поступить. Зиберов нахально смотрел на него и простодушно улыбался: а что такого? Он только сказал вслух то, о чем все молчат. Правду-то никто не любит, особенно начальнички…
— От же хвороба погана, а не людына! — возмутился Степа Михеенко.
Я промолчал. Зиберовская трепотня никого из нас троих не касалась, хотя мне и было интересно, как выпутается из этой истории лейтенант. Но тут Зуев подошел к нему, что-то вполголоса спросил и заорал:
— А ну, гляди веселей, инвалидная команда! Сейчас вы у меня согреетесь! Тушить костер!
— А чо тушить? Дождь идет — само потухнет…
Зуев глядел орлом, уперев руки в бока.
— На дождик надейся, а сам не плошай! А ну, быстро!
Все зашевелились, задвигались, снова послышались шутки. Мы с Мишкой отыскали в кустах консервные банки —
Когда костер был потушен и добросовестно затоптан, Зуев скомандовал:
— Взво-о-од, становись! Равняйсь! Смирна! — И подошел к лейтенанту журавлиным шагом. — Товарищ лейтенант, второй взвод по вашему приказанию построен. Заместитель командира взвода старший сержант Зуев.
Не знаю, комиссар, что хотел сказать Зуев этим торжественным рапортом на глинистом скользком берегу разбушевавшейся реки, под пронизывающим ветром и начинающимся дождем. Разве только лишний раз напомнить нам, что мы не школьники, а солдаты? Так это мы знали и без него…
Малахов приказал:
— Водители, по машинам! Остальные, напра-во… Бегом — марш!
Оскальзываясь на раскисшей дороге, я бежал в первой шеренге рядом с Мишкой, с удивлением поглядывая на бежавшего справа лейтенанта. Оказывается, у него есть характер… Никто из нас еще вчера и подумать не смог бы, что наш интеллигентный лейтенант может заставить взвод бежать пять километров до расположения полка, после всего пережитого…
Глава XXIV
К Степанову я вырвался только после обеда. В учебке от нас ни на минуту не отходил капитан. Он лично следил, чтобы подмена первого взвода проходила без минутного перерыва в работе. Каждый из нас подходил к воину, брал у него из рук еще теплую кисть или какой-нибудь другой инструмент — у взводных все было заранее расписано и все заранее знали, чем будут сегодня заниматься на объекте. Ни суеты, ни бессмысленной траты времени. За инструмент отвечали оба взвода, и тот, кто работал сегодня, например, последний, завтра начинал первый. Эта круговая система, придуманная Малаховым, практически исключала потери.
Первый взвод строем направился в учебно-техническую базу, а мы с Мишкой остались красить полы в классе на втором этаже. Остальные разошлись по другим классам, и… пошла работка аж до самого обеда.
Третий этаж был уже полностью готов. Высохнет краска, и проше пана электроника монтировать тренажеры и макеты.
Я люблю красить, комиссар. Помните, как мы быстро и красиво отремонтировали свою мастерскую? Когда мы с Федором и Сеней Вагиным красили стены, вы научили меня легко и экономно работать валиком… Кто бы мог подумать, что ваша наука пригодится мне в армии. Полы красить тяжелее, чем стены. Кисти короткие, и если долго работаешь внаклонку — начинает болеть голова и не разогнуть поясницу. Мишка, конечно, подтрунивает надо мной. Ему-то что, баскетболисту.
Когда мы дошли до середины класса, я хотел было устроить перекур, но в класс заглянул свеженький, чистенький, лоснящийся, как парниковый огурец, Сашка Микторчик.
— Белосельский, пляши! — сказал он, вертя над головой конвертом.
Я с трудом распрямился.
— Давай письмо, Сашка.
Он спрятал конверт за спину, наслаждаясь минутной властью надо мной.
— Не отдам! Сначала спляши.
Мишка сунул руку в карман, вытащил сжатый кулак, заглянул в него, удивленно вытаращил глаза и заржал. У Сашки вспыхнули глаза. Весь полк знал, что он любопытен, как белка.