Переправа
Шрифт:
— Лозовский, чего у тебя там?
Мишка снова заглянул в кулак и буквально зашелся от хохота. Даже слезы выступили на глазах.
— Покажи, Лозовский, — заканючил Сашка.
— Не покажу — умрешь от смеха! Такое еще никто не видел!
— Ну, Лозовский, жалко да?
— Ладно, — сдался Мишка, — так и быть, иди сюда… Только смотри, никому…
— Ты что, меня не знаешь?! — искренне возмутился Сашка.
Он подбежал к Мишке, забыв обо всем. Мишка тут же выхватил у него конверт, закрыл дверь на палку и встал, уперев руки в
— Ну, ваше сиятельство Шланг великолепный, попался? Не уйдешь отсюда, пока весь пол не выкрасишь. А ну, бери кисть!
У Сашки отвисла челюсть. В буквальном смысле, комиссар.
— Ты что?! — опомнился он наконец. — Я жаловаться буду! Меня… Меня сам командир ждет!
Мишка сгреб Микторчика за шиворот, подтянул к себе и, глядя ему в глаза, мрачно сказал:
— Не орать.
Сашка замолчал.
— Крась пол, а то по шее…
— Иван, ну скажи ему, — взмолился Сашка.
Письмо было от Насти. Я никогда не читаю ее писем, пока не останусь один. Могу целый день ходить с письмом в кармане и ждать своего часа… Но в этот раз я не выдержал — слишком долго от нее ничего не было. «Ваня, Ванечка, Ванюша, — писала Настя, — от тебя так долго не было весточки. Я ужасно беспокоилась и хотела уже бросить все и мчаться к тебе…»
Сашкины вопли мешали мне, и я сказал:
— Отпусти его, Мишка. Надоел этот визг.
— Что же ты, Сашенька, физического труда боишься, а усталых людей плясать заставляешь? — спросил Мишка. — Откуда ты, канареечка, знаешь, что написано в том письме? А если беда?
Он отпустил Сашку и подтолкнул его к двери коленом.
— Хромай отсюда, весельчак. Но смотри у меня, еще раз так пошутишь — пожалеешь.
— Сам пожалеешь! — крикнул Сашка, выбегая в коридор.
Из двери напротив вышел капитан Дименков.
— В чем дело? — недовольно спросил он.
Мишка с невинным видом уже красил пол флейцем.
— Ерунда, товарищ капитан. Проводил среди Микторчика беседу о пользе труда.
— Напрасно время тратили, — сказал капитан и ушел.
Мы с Мишкой покатились со смеху. Сашка исчез, яко дым. Мы даже шагов его по лестнице не услышали. Он как-то сразу оказался возле штаба, но капитан-то был поблизости, и мы усердно проработали без перекура до самого обеда.
А после обеда Зуев увел куда-то Мишку, мы с ним даже словом не успели перекинуться.
И я остался один.
Коля лежал, подоткнув под руку подушку, и листал затрепанную подшивку «Юности» десятилетней давности. Кто-то когда-то притащил ее в медпункт, и с тех пор все болящие повышают с ее помощью свой культурный уровень. Дневальным в медпункте оказался знакомый хуторовец. Он охотно пропустил меня к Николаю и сел на стороже возле окна в коридоре — капитан был в штабе и мог каждую минуту явиться. Начальник медпункта не терпел посетителей, законно считая, что с их помощью в его стерильное царство проникают микробы, а у больных появляются антирежимные настроения.
Я
— Здравия желаю, аника-воин!
— Привет, Иван.
Коля захлопнул подшивку и сел, спустив босые ноги в белых кальсонах на под. Вид у него был средненький. Руки в бинтах, на лице наклейки, а в глазах тоска. Я почувствовал, что он здорово рад мне. В медпункте, кроме него, никого не было. Койки с белоснежными подушками и голубыми ворсистыми одеялами выглядели такими нетронутыми, словно в полку отродясь никто не болел. Представляю, как радовался капитан, когда Колю доставили к нему.
— Садись, Иван, вон там у окна табуретка… Рассказывай, как дела? Что нового?
Я рассказал о сегодняшней тренировке, шторме и пляшущих понтонах в юмористическом тоне. Сначала он смеялся, а потом расстроился — такие дела во взводе, а он вынужден помирать здесь от скуки и глотать пилюли. Я не был уверен, что пилюли помогают от ожогов, Коля тоже. Он отогнул угол матраса и показал, куда он их складывает. Мы посмеялись. Потом, я рассказал ему о песне и о том, что Малахов отдал наши «плохо зарифмованные пожелания» настоящему поэту. Коля обрадовался, что у нас будет настоящая песня. Пройти по плацу на строевом смотре со своей песней — это высший пилотаж. Хорошая оценка обеспечена.
О Вовочке мы не говорили. Вообще. Каждый оставался при своем мнении. Не знаю, как ему, комиссар, а мне это здорово мешало. Когда разговариваешь с другом и боишься в разговоре коснуться какой-то темы, значит, дело плохо… Вы всегда говорили нам, что настоящая дружба не терпит паутинных закоулков. Теперь я почувствовал это на себе.
Понимаете, комиссар, в училище я мог не дружить с кем-то и не общаться с ним без всякого для себя ущерба. После занятий мы расходились по домам, где у каждого была своя отдельная жизнь. В армии нет ничего своего: ни имущества, ни дела, ни жизни…
Коля попросил:
— Принеси мне что-нибудь почитать.
Я обрадовался. О книгах можно говорить бесконечно, не боясь наступить на мозоль.
— Завтра возьму в библиотеке. Что ты хочешь? Из военных мемуаров или современную прозу? Выбор не велик, но я видел кое-какие новинки…
— Роман, — сказал Коля и улыбнулся, — хорошо бы с продолжением. Хуже нет, только понравится герой, а книге конец и что там с ним, неизвестно. Раньше все романы кончались свадьбой, а сейчас производственной победой…
— Может, писатели считают, раз герой победил консерваторов на производстве — все остальное приложится?
Тут я вспомнил, что мельком видел у лейтенанта в общежитии какие-то книги на тумбочке и среди них повесть Олега Куваева «Территория» — я ее сразу по обложке узнал. Когда она вышла, я прочел ее взахлеб, а через некоторое время перечел заново — до того понравилась.
— Я тебе достану книгу, почище любого детектива захватит. У лейтенанта есть. Я сегодня же попрошу и сразу принесу.