Перепутья

Венуолис Антанас

Литовцы тоже часто направляются по этим дорогам в Пруссию и на обратном пути везут с собой добро крестоносцев, гонят пленных, радуются, что отомстили и отплатили кровью за кровь.

Не любят поодиночке ездить по этим дорогам, проходящим по сухому берегу Немана, купцы, не встретишь на них путника. Уже второе столетие здесь, на самых плодородных и когда-то густо обжитых землях возле Немана, не селится человек. Все бегут подальше от Немана, подальше от этих дорог и устраиваются где-нибудь за лесами, за болотами, лишь бы в стороне от этого тракта. От Нявежиса до Клайпеды и границы с Пруссией одни лишь высокие замки стерегут эту плодородную, но почти не населенную землю. И литовцы, и жемайтийцы, и немцы здесь только

мечами рубятся, воюют, но хлеб не выращивают. А там, за Неманом, в когда-то процветавшей Судуве, весь край именем Христа и святой девы Марии превращен в пустыню, уже давно поля лесами заросли, дороги корягами ощетинились, и во всем крае чаще повстречаешь дикого зверя, чем человека.

Едут крестоносцы по сухой дороге вдоль Немана и даже думать не думают о какой-либо опасности: литовцы разорены; жемайтийцы порабощены; мечи и щиты отдали они своим оруженосцам; военную добычу везут братики и кнехты… По утрам они долго спят, долго собираются в путь и заботятся только об одном: как бы не разбежались пленные и как бы те же самые кнехты не разворовали награбленное.

Уже и до Пруссии недалеко.

— Благородный брат Мартин, меня вот что удивляет: уже второй день едем мы по Жемайтии, а я еще ни одного живого жемайтийца не видел. То ли они так боятся нас, то ли привыкнуть не могут? — спросил Марквард фон Зальцбах своего попутчика рагайнского комтура Мартина.

— Благородный брат, это мы их не видим, а они за нами днем и ночью, как волки, следят. И пусть только кто-нибудь из нас в лесу отстанет — сразу же разделаются, даже труп не найдем. Жемайтийцы — это дикий отросток рода человеческого, вроде волков: сколько ты их ни крести, сколько ты их ни ласкай, а они все равно в лес глядят. Вот хотя бы и здесь, вдоль Немана, ведь такие плодородные земли, а они в леса убегают. — И рагайнский комтур, тревожно оглянувшись, глубоко вздохнул.

— Ну и хорошо, брат Мартин, пусть они себе в леса убегают, а здесь мы своих поселим, немцев.

— Пустые мечты, благородный брат.

— Почему же пустые мечты, брат: неужели мы сегодня ради того кровь проливаем, чтобы Витаутаса на трон великих князей литовских в Вильнюсе посадить? Разве для того несем мы им святую веру, западную культуру, для того даруем их душам жизнь вечную, чтобы они потом снова из своих земель на нас нападали? Вот это и впрямь были бы пустые мечты!

— Благородный брат, ты еще не знаешь жемайтийцев, а я хоть сейчас готов поклясться, что они сторицей отплатят нам злом за крещение, за вечную жизнь души и за все то хорошее, что мы сделали для них и делаем для князя Витаутаса. Они такие хитрые бестии, что их не поймешь даже. Вот хотя бы и в этом походе: князь свои полки удвоил, а какая нам от этого польза? Правда, везем кое-какую добычу и нескольких пленных взяли, но скольких голов все это нам стоило? Если подсчитать, то за каждого пленного двух своих отдали…

— А ты, брат комтур, добавь, сколько их пало в битвах, сколько мы вырезали в деревнях детей, стариков и женщин, вот и получится, что за каждого нашего они отдали по пять-шесть своих голов.

Комтур Мартин ничего не ответил, и некоторое время оба ехали молча. Но взволнованный комтур не мог долго молчать и снова заговорил:

— Я думаю, благородный брат, мы должны Витаутаса не на трон великих князей литовских сажать, а задушить его и самим прорываться через Жемайтию и рассечь владения язычников, чтобы постараться соединиться с братьями меченосцами на побережье Балтийского моря. Пока мы не возьмем Жемайтию в железное кольцо, до тех пор не видать нам ее как собственных ушей, пусть папа римский и император даже в третий раз нам ее подарит!

Маркварду фон Зальцбаху не понравились слова комтура и его слишком прямолинейная политика. Он ответил:

— Брат комтур, ты слишком благороден, и все видится тебе только в черном цвете: да,

своего врага надо осуждать, но всегда совершаешь проступок, если делаешь это необоснованно и закрываешь глаза на его хорошие качества противника. Доскональное изучение и познание своего врага равно победе. Несколько лет назад я сам был в плену у князя Витаутаса и убедился, что это человек благородного нрава и рыцарской души, хотя он и родился язычником. Если наш орден использует его для достижения своих целей, то все это делается ad majorem dei gloriam. И с ним нам сопутствует удача. Мечтал ли когда-нибудь орден о том, что сегодня он дойдет до Медининкай, Кернаве, Лиды и Крево? Думали ли братья, наши предшественники, что сегодня город Вильнюс будет увенчан крестами трех храмов господних? Сидел ли когда-нибудь князь Жемайтии за одним столом с великим магистром нашего ордена, обсуждая общие дела? Не мечты пустые, благородный комтур, а твой страх пустой. Помню, когда я воевал в Венгрии с турками и сарацинами, уже тогда говорил, что на войне не столько крови, сколько политики, коварства, посулов… Но великий магистр не внял мне… И чего дождались?!

Марквард фон Зальцбах почувствовал, что он не в меру погорячился и, желая смягчить свои слова, добавил:

— Недавно мы боялись и ногой ступить в языческие владения, а сегодня едем по ним даже без всякой охраны!

— Ваша правда, благородный брат, одной ногой в языческие владения мы уже ступили и добились этого в результате столетней жестокой кровопролитной войны, благодаря коварству и сговору с языческими князьями, но какие силы таятся там, в этих владениях, и дальше за ними, мы по сей день не ведаем. А на Жемайтийском взморье испокон веков язычники жгут свой священный огонь, поклоняются своим богам; даже те, которые крещены нами, ежегодно отправляются на свое взморье и там снова становятся язычниками… Скажи, благородный брат, почему на сей раз так мало жемайтийцев пошло с нами в Литву? Может быть, они отправились к своему морю? Я боюсь согрешить перед своим добрым господом, но не кажется ли тебе, что язычники, подстрекаемые своими кривисами, опять готовятся к бунту… И князь ведет себя как-то подозрительно.

— Пустой страх, брат комтур, — улыбнулся Марквард фон Зальцбах. — Князь у нас — что медведь на цепи: как орден играет, так он и танцует. Теперь, когда наши замки охраняют все побережье Немана до самого Гродно, никакие восстания жемайтийцев нам не страшны. Позднее из этих замков мы будем следить и за действиями Витаутаса в Вильнюсе и не позволим ему воцариться в Литве. Слава всевышнему, дела у ордена еще никогда не шли так удачно, как теперь. А цель, служащая вящей славе господа и благу ордена, оправдывает любые средства.

Комтур Рагайне уже ничего не ответил. Он ехал молча и озирался по сторонам. Желая как-то оправдать свои оптимистические взгляды на жемайтийцев, Марквард фон Зальцбах после паузы заговорил снова:

— Язычники-то они язычники: и дикие, и упрямые, и со всякими нечистыми силами общаются, а, гляди, воровать — друг у друга не воруют, со своими женщинами не прелюбодействуют… Даже наши братья в этом отношении грешат, а они — нет!

— Невелика заслуга, благородный брат; поступают они так не потому, что святым духом преисполнены, а просто такова их природа. Таковы уж у них обычаи, — ответил комтур.

Солнце уже поднялось высоко над лесом и начало припекать спины.

Рыцари растянулись длинной вереницей; передних частей и обоза уже не было видно.

— На самом деле, какой пустынный край, — как бы сам себе сказал Марквард фон Зальцбах и, оглядевшись, добавил: — Только и слышно: ночью — волки, днем — вороны.

Широко зевнув, он вытащил из кармана четки и стал молиться.

Комтур тоже взял в руки четки, висевшие у пояса, но слова молитвы путались в голове: в лесу каркали вороны, хотя в небе ни одной птицы не было видно.