Перерождение (история болезни). Книга первая. Восьмидесятые годы - 1992 год
Шрифт:
Событием был 20-й съезд партии. Болела душа, когда был разоблачен культ личности Сталина и факты уничтожения им своих соратников, хотя бы и в интересах сохранения единства руководства страной. «Абсцесс» был вскрыт правильно, но кому-то нужно было размазать гной, и это имело отрицательные последствия.
Кроме отца, у меня были замечательные учителя. Первой среди них была Алевтина Алексеевна Житникова – завуч Шереметьевской средней школы Московской области, которую я окончил в 1950 г. Приведу строки из ее писем.
От 1951 г.: «…поговорим о жизни. У нас, учителей, она тесно связана с жизнью школьников. Не может работать чиновник и на другой работе. Вот будете врачом и поймете меня, и сами будете волноваться и переживать, когда будет тяжело болен кто-либо из Ваших пациентов (мне было 18, а она обращалась ко мне на «вы»). …Всю
30-е годы. Первая прибавка зарплаты учителям. Я среди приглашенных в ЦК. Выступали М. И. Калинин, Н. С. Хрущев. А после концерт. Пел и Козловский, и столько, сколько мы хотели. Романсы прерываются «Каховкой». Родная песня, радость на душе, и казалось, что я не одна, а с коллективом школы и с этим коллективом надо работать, работать, живя этой работой… На демонстрации шли сомкнутыми рядами. Наша колонна – вторая к Сталину, к Мавзолею. Пройдешь Красную площадь и понимаешь, как мало удалось сделать и что надо работать больше и лучше.
Вот после нескольких лет работы в Москве я поднимаюсь на сцену Большого театра и в числе 160 человек из 16 тысяч получаю награду за хорошую, честную работу. Вот встреча с Крупской на съезде учителей…
Годы войны. Урал. Дочь работает в шахте, начальником смены. Зять на войне. Внучка на руках. И школа тут же, не могла же я ее бросить. 56 градусов мороза – закутаю внучку… и везу в школу, а там от своих 400 г хлеба отдам 150 технической служащей, она ее подержит, а я дам уроки и снова домой.
Вот видите, все время личная жизнь переплетается со всей этой жизнью школьной, и не знаешь, где кончается одна и начинается другая. И дороги эти чужие ребята, как свои. Жизнь прекрасна! Только честно прожить ее надо. Радость труда, радость других людей, для которых ты что-нибудь сделал, только углубляют личную жизнь. И знаете, когда я получила характеристику, что показала себя честным, энергичным и инициативным работником, я обрадовалась более всего слову «честным».
И еще ее строки спустя 26 лет, от 1977 г. «Шестьдесят лет не порывать со школой – такова моя счастливая судьба. Получить высшее образование до революции не было возможности. Я жила и учительствовала тогда в Вышнем Волочке. 2-й Московский университет (тогда их было два) принял на себя громадную работу по заочному обучению учителей. Время было тяжелое: безработица и биржа труда. На факультете общей методики нас собралось 35 чел. В Вышнем Волочке нам часто по 3 мес. не платили зарплату. А мы работали, отдавая все силы школам.
Помню Ленинские дни в конце 20-х годов. Стояли страшные морозы. Приехали на Красную площадь. Громадная очередь. Она тихо и безостановочно текла и текла. Ей не видно было конца. Нас остановили против Мавзолея. Оттуда подошел военный и сказал: «Мы вас ждем». Дал знать охране, очередь была приостановлена и, переживая всю значимость происходящего, мы вошли в Мавзолей. Простые учителя начальных классов и такой почёт и уважение, а главное – сердечность. А потом нас повезли в дом Пашкова (теперь это окончание библиотеки Ленина). Объяснили, что сегодня собираются самые близкие люди Владимира Ильича, что будет Надежда Константиновна. Она пришла со старыми большевичками. Начали собрание просто, без всякого президиума. Тепло и радостно было на душе: «Мы – тоже из самых близких людей Ильичу». Проникновенно говорили о его революционной работе, его человечности, о простоте его жизни, о предвидении им будущего в каждом вопросе, о народном образовании и взглядах на него Ильича. Надежда Константиновна говорила, что Ленин завещал поднять учителя на такую высоту, на которой он ранее никогда не стоял. Говорила, что знает о тяжелых условиях работы начальных школ, о борьбе с неграмотностью. Учитель нужен, причем не только как учитель, но и как организатор… Мы забыли, что нам трудно, строили планы, а назавтра снова лекции и зачеты. Это был счастливейший день моей жизни.
Уже около 20 лет на пенсии, но вызывают снова и снова. Вспомнишь: нет учителя! и пойдешь на уроки. Так надо, ты нужна».
Эту наивную искренность честного человека и учителя – советского учителя – нельзя оболгать даже с позиций современной осведомленности. Дело ведь не в объеме и точности знания, а в объеме честности. Сопоставление с эталоном – научный метод. Хорошо, что у нас с вами есть
Как помогают эти письма! Сразу становится ясно, где моя духовная родина. Последний раз я посетил мою старую учительницу в поселке Шереметьевка, что рядом с Хлебниково под Москвой, в 1982 г., когда ей было 87 лет. Она еще хорошо держалась… Беспартийный большевик, она воспитала нас такими, что радостной энергии юности нам хватит на всю жизнь, какой бы сложной она ни оказалась. «И если в трудное время, – писал я тогда, – у меня останется в запасе только она – моя старая учительница, я смогу долго продержаться». Кажется, такое время пришло.
Конечно, в жизни было все. Я помню, как в 1941 г. в деревне в Челябинской области, где нас, эвакуированных из Москвы, разместили, были такие, что радовались успехам немцев; помню «дело врачей» с разгулом антисемитизма; помню стукачей…
Многие меня считали демократом в период застоя. Видимо, за естественную близость к простым людям. Верно, при коммунистах я был демократом, а уж при «демокрадах» Бог велит оставаться коммунистом.
Наверное, можно оценивать происшедшее в стране и иначе. Доверие к КПСС у многих иссякло гораздо раньше, чем у меня, и раньше, чем произошел провал выступления ГКЧП. У многих и у общества в целом накопились большие претензии к зажиревшему руководству партии и страны. Но для части этих людей происходящее сейчас представляется лишь сменой руководства, но не ликвидацией Советской власти как таковой. И поэтому, им кажется, можно отмолчаться. Но я думаю, что дело гораздо хуже. Им еще придется убедиться в том, что намерения Ельцина более крутые и что происходящее – контрреволюция.
4 сентября 1991 г. Последнее собрание парторганизации. Зал полон. Сидим тесно. Единственный вопрос: как распорядиться партийной кассой. Решили выплатить освобожденному секретарю денежное содержание за сентябрь (он увольняется из армии), купить телевизор для дежурного по штабу (все равно все, кто дежурит, члены распускаемой организации), а оставшиеся деньги перевести на счет подшефного детского дома…
Воцарилось молчание. Было как-то странно – не по собственной воле, без боя, без публичной оценки разойтись. Я попросил слова. Встал и сказал: «Воспринимаю происходящее как произвол. У них ничего не выйдет. Нельзя запретить коммунистические идеалы, они вечны. Нельзя запретить единомыслие, а это значит, неизбежно возникновение новой партии, сольются силы – восстановится коммунистическое движение. Почему кто-то должен руководить мной?! Я сам себе – партия, сам себе ЦК и, даже если останусь один, буду действовать, как меня учил отец-коммунист». Сказав, сел. Зал молчит. В тишине кто-то негромко произнес: «Подпольщик…». Больше выступлений не было. Организация, состоявшая, как оказалось, из очень разных людей, умерла.
В душе остался осадок огорчения и пришла мысль: вероятно, я последние годы был членом государственной, но отнюдь не коммунистической партии…
6 сентября. Объявили, что я в числе 6–7 офицеров факультета буду представлен к увольнению. (Произошло это несколько позже – в декабре.)
Октябрь. Жизнь потекла дальше. Хвораю. Холодно. Мысли и образы замерзают. Отравляет пресса. Левых газет нет. Пугает всеобщее бессилие. Какой-то неуправляемый распад. Нужен иммунитет от дерьма, капсула. Нужно продолжать работать для людей, не оглядываясь на «демократических» скоморохов. Сегодняшняя жизнь – инерция нормы среди нарастающего абсурда. Видение графики Гойи – люди с крысиными мордами – особенно ярко сейчас. Появились наместники. Иудушки. Скоро они продадут и своего хозяина. Мэры, префекты, наместники и жены наместников, вскоре появятся сенаторы… посреди разрухи, голода, миграции. Очень важно крепить связи родственных душ. От гражданского непризнания – к гражданскому неповиновению.
Появились и расплодились короеды. Массовое короедство. Я их еще назвал бы – кроты. Антисоветчики, оккупировавшие гласность. Грызут мертвого Ленина. Некоторые даже внешне напоминают кротов: редактор издательства, например. Такой был раньше незаметный, а теперь книгу о Столыпине выпускает. Так и растет в собственных глазах. Эти трансформируются не по дням, а по часам.
Сейчас, как в первые месяцы Великой Отечественной войны в Москве, кто-то ночует в цехах у станков, не ест, не пьет, а кто-то расхищает добро, намыливается в безопасные края, ждет новую власть.