Пересадочная станция
Шрифт:
Он отвернулся от аппарата связи и подкатил жидкостный контейнер номер три под материализатор, установил его точно на место и закрепил. Затем вытянул из стены шланг, нажал на селекторе кнопку номер 27 и заполнил контейнер. Шланг, когда он его отпустил, сам уполз обратно в стену.
Уоллис вернулся к клавиатуре, убрал текст с экрана и послал подтверждение о полной готовности к приёму путешественника с Тубана, в свою очередь получил двойное подтверждение с центральной станции и перевёл аппарат в состояние готовности для новых сообщений.
Затем прошёл к картотечному шкафу, расположенному у письменного
22 августа 1931 года, как он обнаружил, открыв соответствующую страницу, выдалось совсем мало работы: всего один путешественник с Тубана-6. И хотя записи о том дне занимали целую страницу, исписанную его мелким, неразборчивым почерком, гостю он посвятил всего один абзац:
«Сегодня прибыл сгусток с Тубана-6. По-другому, пожалуй, и не скажешь. Просто масса живой материи, и эта масса меняла форму, то превращалась в шар, то растекалась по дну контейнера, словно блин. Потом она сжималась, втягивая края внутрь, и снова превращалась в шар… Перемены происходили медленно, и в них был заметен определённый ритм, но только в том смысле, что они повторялись. По времени каждый цикл отличался от предыдущего. Я пробовал хронометрировать их, но не смог установить чёткой периодичности. Самое короткое время до полного завершения цикла составило семь минут, самое долгое — восемнадцать. Может быть, за более длительный срок можно было бы уловить повторяемость и по времени, но у меня не хватило терпения. Семантический транслятор не сработал, но существо издало несколько резких щелчков — как будто хлопнуло клешнями, хотя никаких клешней я у него не заметил. И, только проверив по пазимологическому справочнику, я понял смысл этого обращения. Гость сообщал, что с ним всё в порядке, что внимания ему не требуется и что он просит не беспокоить его. Я так и поступил».
В конце абзаца на оставшемся пустом месте было приписано: «Смотри 16 октября 1931 года».
Инек перелистнул несколько страниц и добрался до 16 октября. До одного из тех дней, когда Улисс прибыл на станцию с инспекторской проверкой.
Разумеется, его звали не Улисс. И, строго говоря, у него вообще не было имени. У его народа просто не возникло необходимости в именах, поскольку они выработали иную идентификационную терминологию, гораздо более выразительную. Однако эта терминология и даже её общая концепция были настолько сложны для человека, что ни понять, ни тем более использовать её Уоллис не мог.
— Я буду звать тебя Улисс, — сказал он ему, когда они встретились впервые. — Должен же я как-то тебя называть.
— Согласен, — ответило незнакомое существо (тогда ещё незнакомое, но вскоре ставшее другом). — Но могу ли я спросить, почему ты выбрал имя Улисс?
— Потому что это имя великого человека моей расы.
— Я рад, что ты выбрал такое имя, — произнесло существо, только что получившее крещение. — Оно звучит, как мне кажется, возвышенно и благородно. Между нами говоря,
И действительно, прошло много-много лет, подумал Инек, стоя с открытым дневником в руках и глядя на запись, сделанную несколько десятилетий назад. Десятилетий, удивительно обогативших его, оставивших такой след в душе, что это и представить себе невозможно было до тех пор, пока он их не прожил.
И всё это будет продолжаться. Гораздо дольше, чем тот небольшой отрезок времени, что уже прожит. Века, а может быть, целое тысячелетие. Чего он только не узнает к концу этого тысячелетия!
Хотя, думалось Инеку, может быть, знания — не самое главное.
К тому же он понимал, что прежнее положение долго не сохранится, поскольку теперь ему могут помешать. В окрестностях появились наблюдатели, или по крайней мере один наблюдатель. Вполне возможно, что скоро они начнут сжимать кольцо поисков. Пока Уоллис не имел ни малейшего понятия, что делать и как готовиться к надвигающейся опасности. Но рано или поздно это должно было случиться, и, во всяком случае, внутренне он уже приготовился… Странно только, что этого не произошло раньше.
О такой опасности Инек рассказал Улиссу ещё в тот день, когда они встретились впервые. И теперь, размышляя о своих проблемах, он снова вспоминал события многолетней давности — прошлое вставало перед его внутренним взором с такой ясностью, словно всё это случилось только вчера.
6
Инек сидел на ступенях крыльца. Вечерело. Над далёкими холмами в штате Айова, за рекой, собирались грозовые тучи. День был жаркий, душный, ни дуновения ветерка. У сарая вяло ковырялись в земле несколько кур — скорее, наверно, по привычке, чем в надежде найти что-нибудь съедобное. Стайка воробьёв то срывалась вдруг с крыши амбара и неслась к кустам жимолости, что у поля за дорогой, то летела обратно, и крылья их сухо потрескивали, словно от жары перья стали жёсткими и твёрдыми.
Вот сижу, думал Инек, и гляжу на тучи, а ведь ещё столько работы, и поле кукурузное надо перепахать, и убрать сено, и скопнить пшеницу…
Но что бы там ни случилось, как бы тяжело ему ни было, надо жить дальше, и по возможности с толком. Это станет ему уроком, напоминал себе Инек, хотя за последние годы он должен был в полной мере познать всю тщету земную. Однако на войне всё было по-другому. На войне ты знаешь, чего ожидать, готовишься, но сейчас-то не война. Сейчас мирная жизнь, к которой он вернулся с такими надеждами. Человек вправе ожидать, что в мире без войны действительно будет покой, что он будет ограждён от жестокости и страха.
Теперь он одинок. Одинок, как никогда раньше. Теперь и вправду надо начинать новую жизнь, другого выбора нет. Но будь то здесь, на родной земле, или в каком-то другом месте — эта новая жизнь начнётся с горечи и печали.
Инек сидел на крыльце, уронив руки на колени, и всё смотрел на собиравшиеся на западе тучи. Может, пойдёт дождь, и это хорошо, потому что земле нужна влага, но может, и не пойдёт: воздушные течения над сходящимися речными долинами — штука капризная, никогда не скажешь наверняка, куда двинутся облака…