Пересечение
Шрифт:
— Не удосужилась, значит. Опасно, да. И заразно. Так где телефон?
Он широко шагает в Дашину комнату, набирает номер.
— Диспетчер? Сто пятнадцатый… Болезнь Боткина. Куда прикажете? На Соколиную? Понято.
Звонок и — сразу, рывком, — дверь. Андрей почти так же бледен, как вчера Галя. Мимо Даши, на нее не взглянув, — к постели.
— Что, Галочка, милая, что?
Измученные глаза на мгновение открываются, горючие детские слезы текут по щекам.
— Да-а-а… Меня забирают в больницу…
— Ничего, маленький, ничего. —
Парень в джинсах обращает наконец на него внимание.
— Вы отец? На руках снести можете? Носилки не пройдут в ваших хоромах. Эх, квартирки…
— Да-да, конечно, я ее отнесу… — И — криком — остолбеневшей Даше — Да одень ты ее, черт возьми!
Машина несется сквозь всю Москву на далекую Соколиную гору. В закрытом кузове, на узких сиденьях, сидят друг против друга Андрей с Галей и Даша. Андрей обнимает Галю за плечи, Даша держит наготове пакет для рвоты.
Но Галю не рвет. Она закрыла глаза и тоненько, обиженно плачет, а Андрей изо всех сил прижимает ее к себе и гладит, гладит прильнувшую к его плечу голову. Потом все трое долго сидят в боксе: заполняется история болезни, меряется температура. Андрею разрешают сбегать в магазин, принести минеральную воду — единственное, что примет сейчас пораженная Галина печень. Даша, одеревенев, подчиняется ему во всем: сама она сейчас ничего не может, не понимает пока ничего. Знает только, что пришла беда, настоящая, большая беда к ее девочке, а это гораздо страшнее, чем к ней самой.
15
— Гепатит, и тяжелый. Печень поражена серьезно. Нужно больше минеральной воды, компоты из кураги. Нет, творога не надо, яблок тоже. Пока только компот. Вводим внутривенно глюкозу.
Врач, пожилая, усталая, с непроницаемым восточным лицом, беседует с родственниками больных. Сейчас очередь Даши. Все сказано, все понятно, но они с Андреем ждут чего-то еще — может, что-нибудь все-таки принести? Может, что-то такое достать? Нет-нет, только воду и курагу — там необходимый калий, остальное печень все равно отторгает.
Даша с Андреем понуро выходят из тесного, чистого особой больничной чистотой подвальчика, молча идут к автобусу. Третий день Галя лежит с капельницей. Как ей, наверное, больно, как страшно! Толстая стальная игла торчит в узкой вене, тугим жгутом измучена нежная кожа, и капает, капает из высокой продолговатой банки глюкоза… Если б можно было все принять на себя, если б дано это было матери…
Галину постель увезли в дезинфекцию, две другие сутки пролежали в ванной, в едком растворе, тем же раствором обрызган пол, стены, оставлена в уборной известь. Беда, беда в доме. Вчера вечером вместе с Андреем мыли, чистили, протирали. Сегодня покупали минеральную воду и курагу. Все молча и быстро. Страшно за Галю, страшно за маму: вдруг заразилась? Она старенькая, ей не выдержать.
Инкубационный период долгий, сдохнуть, пока ждешь, можно.
—
— Ну вот, — обижается он в трубку, — Шумели-галдели на весь факультет, а как до дела, так и в кусты…
Неожиданные слезы — совсем расходились нервы — мешают ответить.
— Ну вот что теперь делать? — наседает Сергеич.
— Можно попросить Ксению Федоровну, — сглотнув слезы, отвечает Даша.
— Но она же не филолог, она этнограф! — возмущенно, фальцетом кричит Сергеич.
— Ничего, там есть Ерофеев, Ронкин…
— Но они студенты!
С Сергеичем быстро заходишь в тупик.
— Так мне звонить или нет? — раздраженно обрывает разговор Даша.
Сергеич, как всегда, ловко уходит от прямого ответа.
— Если будет нужно, я сам позвоню, — важно говорит он и первым вешает трубку.
Трещит, раскалывается голова от обиды, горя, несправедливости, но Даша все равно набирает номер студенческого общежития.
— Володя? Приезжайте, пожалуйста: заболела Галя, и я не еду. Приезжайте, пройдемся еще раз по плану. И я передам вам то, что хотела сделать сама.
— А что с дочкой, Дарья Сергеевна? — быстро спрашивает Володя. — Может, что-нибудь нужно? Мы с ребятами все достанем, вы только скажите!
И снова — комок в горле и на глазах слезы. Что за черт, в самом деле? Разве можно так распускаться?
— Ничего не надо. Жду вас к пяти.
Они работают часа три, пока Даша не устает, а Володя вроде и не знает усталости.
— Так я приеду завтра, да?
И назавтра они работают снова.
Через неделю Гале разрешают яблоки и варенье, еще через четыре дня — печенье, пряники и неострый сыр. Она начинает есть, кризис позади, ей лучше. Даша каждый день приносит компоты, передает яблоки, пишет дочке длинные письма, отчаянно повторяя одно и то же: "Побольше пей, больше спи, не ходи, доченька, по коридорам, не стой у окна, простудишься". Как будто Галя ее послушает! В ответ получает записочки, наспех накарябанные тупым карандашом на желтоватой бумаге: "Мам, я хочу домой! Я уже выздоровела: у меня ничего не болит. Мам, если ты не заберешь меня, я убегу!" Не понимает, дурочка, что за страшная вещь — гепатит, не понимает, что была она при смерти. Ну и хорошо, что не понимает.
Идут дни. Галина болезнь уже вошла в Дашину жизнь, Даша привыкла к этому, ненормальному, его, ненормальное, приняла. А вокруг дышит зноем пышное лето. Уехали на Белое море ребята — Ксения Федоровна перед отъездом еще раз все обговорила с Дашей, — уехали в Крым Женя со Светой, собирается на трассу Андрей: больше никак нельзя откладывать. Но пока каждый вечер они вдвоем садятся в автобус, едут, тихо переговариваясь, до конца, до круга, идут к серому глухому забору, проходят через проходную к знакомому корпусу, четвертому окну слева, и кричат, задрав головы, на высокий третий этаж: